Скоро наступит день 3 Тамуза. В истории этот день знаменит тем, что преемник Моше — Йеошуа бин Нун — остановил Солнце и Луну при завоевании Земли Израиля. Я решила взять сюжет из Торы и книги Судей и написать свой собственный рассказ об этих событиях. Публикуется впервые. ...Но никакая воинская победа не могла бы сделать израильтян более прославленными, нежели сам факт остановки Солнца. Поймут ли народы смысл происходящего? Ведь им показывают не рыночный фокус, им демонстрируют, что Хозяин мира мог решить действовать по-иному, не по заведенному порядку. И вручить человеку ключи от управления системой, поскольку этот человек — Его представитель, не имеющий своей корысти в данном вопросе.
Взятие Йерихона
Пинхас и Калев, представители Израиля, пришли в крепость Йерихона на разведку, посланные своим предводителем. Калев был помоложе, а Пинхас и старше был, и умел вовсе делаться седовласым старцем, ради него чудеса сотворялись уж не в первый раз. Попадая в дом прекрасной трактирщицы, о которой ходили недвусмысленные слухи, он предусмотрительно превратил себя в глубокого старца.
Тридцать и один царь делили между собой Обетованную Землю до вступления в нее евреев. Ханаанейцы прослышали, что евреи уже закончили странствия свои по пустыне и неминуемо войдут в Страну, обещанную им. Безумный и необъяснимый страх напал на них.
А что до евреев, то они политику ханаанейских царей не знали вовсе. Допустим, будут чудеса в войне. Но каковы их планы обороны? Достаточно ли они напуганы? Где держат склады с оружием? Как взять неприступную крепость Йерихона? Вот что интересовало посланных со стороны Израильтян разведчиков. А где лучше, чем в кабаке или таверне, разузнать все городские новости? Йеошуа, посылая двух испытанных воинов, дал им благословение, чтобы выдержали все испытания. Пришли они в заведение Рахав, когда та отдыхала после трудовых своих будней.
Служанка, Реума, делала ей массаж. Другая вошла с докладом из приемных покоев в будуар.
— Чужестранцы, двое. Выпроводить их прочь?
— Чего они хотят?
— Спрашивают меду, коржей пшеничных.
— Так дай им! Мне сейчас не до них.
— Ну… — замялась служанка, — эти — чуть иные. Не как наши обычные гости.
— Что ты сказала? — ритмично в такт массажу покачиваясь на кушетке, лениво произнесла Рахав.
— Другие, говорю, — словно невзначай и нехотя констатировала та.
— В смысле? — Рахав откинулась на спину, прервав Реумины движения.
— Они не смотрят на женщин! — развела руками служанка.
— Слышь, Реума, что за новости! — засмеялась, будто монетки рассыпала, вместе со своей напарницей Рахав, убрала от себя ее руки и произнесла, весело скалясь, — Царь Содома тоже до встречи со мной думал, что не смотрит на женщин…
Все трое захохотали.
— Да, хорошо ты его перевоспитала, бедолагу!
Рахав сделала резкий жест, веля им замолчать и вставая. Стало тихо.
— Другие, говоришь, — проникновенно и ласково сказала она, слегка отведя в сторону одну из занавесок и выглядывая наружу.
— Ты не увидишь их, они в углу уселись, — сказала Реума.
— Они не пьют нашу медовуху, — доложила служанка, выйдя и снова вернувшись, — они не пьют вообще ничего, кроме воды, и не едят наших коржей!
Рахав пожала плечами.
— Это еще ни-че-го не значит! — она повернулась к гардеробу. — Помогите мне одеться.
Пришельцы
Рахав оделась поскромнее и к гостям будто простая прислужница вышла, неся таз с водой для омовения.
— Господа, не потому ли не едите вы, что рук омыть вам не подали?
Величественные люди встали, приветствуя ее и кланяясь.
— Мы будем рады омовению рук и ног, госпожа, но не лучше ли было бы прислать простую служанку, а не выходить самой?
Рахав смутилась.
— Что значит — самой?
Говоривший был седовласый и точь-в-точь лицом, как ее дедушка. Устыдилась она, вспомнила, как ласкалась в детстве к дедушке и какой хорошей девочкой он ее считал.
А тот продолжал:
— Госпожа ведь знать желала, наслышаны ли мы о славе ее? Наслышаны.
Она отвернула лицо. Заговорила нарочито грубо:
— А чего ж тогда к кушанью не притронулись? — и, разыгрывая обиженную, уперла руки в боки.
— Да как же не притронулись? — старец развернулся и указал на еду.
И точно, еда была съедена! Только объедки лежали.
Рахав все еще разыгрывала из себя простонародье:
— Ну, извините, видать сослепу возвела я на вас напраслину.
Седовласый повысил голос и в глаза ей глянул:
— Дочь моя! Ты увидела правильно. Мы не едим еды ханаанейской. Но Б-г наш готов создать видимость, чтоб помочь нам поладить с тобой.
Рахав растерянно повторила, раз уж они все равно разгадали, кто она:
— Поладить со мной? Нет ничего легче, чем со мной поладить! Только по сто сиклей серебряных кладите, и ваша очередь настанет уже завтра.
Второй гость опустил голову. Старец продолжал:
— Мы не едим ханаанейской еды, понимай это во всех смыслах, дочь моя.
— Тогда что же вам здесь нужно? — посреди этой ее фразы в залу ворвалась группа охранников с улицы.
— Госпожа, твой дом оцеплен у всех входов и выходов. Ищут чужеземцев каких-то.
— Дураки! Как он может быть оцеплен! Крепостная стена протяженностью в тысячи локтей — оцеплена?
— Увы, — обратился к ней старец, — эти люди говорят правду. Не окажешь ли милость и не спрячешь ли нас внутри?
— Еще чего! Наглости вашей нет границ!
Рахав едва не замахнулась на старца рукой. Звякнули браслеты. Внезапно оба гостя переместились в нишу. Было там место не для двух, с трудом даже для одного человека, а они спрятались там чудесным образом. Рахав ничего не оставалось, как задернуть занавеску, распустить блестящий шнур.
Никто не видел, как они туда попали. Даже она этого не понимала. Чудеса.
— Воистину, Баал и Аштарот тут ни при чем! — пробормотала Рахав, равнодушно пройдя между своих домашних идолов. — Их кто-то другой опекает.
Она зашла в опочивальню.
— Где мои жемчужные притирания? Ослицы вы, что ли? Смотрите на меня, вылупились!
Служанки сразу засуетились.
— Почему корица такая острая? Смолы ароматные закончились? Чувствую, что воскурения не так вкусны, как обычно.
Она улеглась на спину и вздохнула. Подумаешь, маленький каприз, укрыть пару беженцев, путников, и то она не может себе позволить?
…И вдруг ее осенило. Она вскочила, перепуганная.
— Это были сыны Израиля! — выкрикнула она, закрыв рот ладонью от страха. — Точно-точно, у них свои боги, которых мы не ведаем.
— У них, кажется, один, — возразила Реума, закрывая сосуд с дорогим жемчужным составом.
— О! — восклицала Рахав, потрясенная. — Что я натворила! Я пустила врагов в нашу страну!
— Ну так выдай их, — равнодушно пожала плечами Реума.
— Молчите! Оставайтесь тут! Я сама выйду и…
— Госпожа, вы не одеты.
— Да, правда. Но, пока я буду одеваться, они уже проникнут и заполонят всю нашу страну. Что я натворила!
— Шнуровка не завязывается, вы можете постоять спокойно? — говорила горничная. Реума подавала ей великолепные одежды из платяной ниши.
— А волосы? А диадема? Вы выглядите не лучшим образом, — заметила горничная девушка. — Неужели совсем нет времени?
— Представь себе. Совсем нет.
Рахав глянула на себя в медное зерцало, махнула рукой и поспешно вышла. Шел великолепный бронзовый век, и зеркала если и имелись, то только такие, из сплава олова и меди, этот сплав и дает бронзу.
Побег
Калев и Пинхас, двое разведчиков, ждали только сигнала от Рахав, готовые к побегу из крепости.
Разузнать о настроениях ханаанейцев удалось: полны боязни, страха перед исраэлитами были все жители, которые побывали в кабачке за то время, что они с Пинхасом тут стояли и сидели и выжидали, слушая и подслушивая все разговоры, что вокруг.
«Изнеможены сердца наши, тают они подобно воску от страха перед вами», — сообщила также и Рахав. Она подвела их к окну в своей спальне.
— Когда вы нападете на нас, — быстро говорила хозяйка, не глядя на двух мужчин, — то одолеете нас чудесным образом. Таким же, как разошлась пред вами гладь морская. Таким же, как одолели вы фараона Египта. Таким же, как…
— Короче, — сказал Калев, сложив руки на груди, — чего просишь ты для себя? Заслуга твоя велика. Говори.
Рахав повернулась к нему, испепеляя его взором.
Подумала, бурю чувств испытав: «Да как смеешь ты, рыжий иудей-шпион, перебивать меня, фактическую царицу Ханаана? Да я любому из царей тут словечко скажу, и ты зажарен будешь на шампуре!»
…Она заглянула в бронзовую полость зерцала. Себя там увидала, а гостей — нет. Вместо них — свет струился. Ну вот, и зерцало подтвердило, что они — другие. Из другого сотканы вещества, что ли.
Ну, тогда она, стало быть, не изменница Родине. Она просто чутка к обстоятельствам.
— Ладно, присядьте, — попросила она. — Поговорим.
— Говори же. В чем награда твоя состоит? — поторопил Калев, руки скрещены на груди, налицо — защита всего корпуса, ни одного уязвимого места.
Рахав отвела взгляд.
— Как звать вождя вашего?
— Йеошуа бин Нун.
— Ну, вот он-то мне и нужен.
Они переглянулись. Что бы это значило??? Йеошуа бин Нун ей занадобился?
— Я ясно вижу будущее, но сейчас вам нужно от меня не это, — деловито заговорила уже поменявшаяся до самого корня души, уже увидевшая себя невестой их сияющего славой вождя, Йеошуа, Рахав. — Итак, награда.
— Да, награда за то, что спустишь нас из окна крепости на веревке и дашь нам спастись бегством, — пояснил Калев.
— Понятно, что не за красивые глаза, — усмехнулась Рахав.
Она вызвала служанку.
— Принеси из конюшни веревку длины такой, чтоб до земли хватило. Поняла? Да не проболтайся никому там. Сыщиками весь дом кишит. Я жду. Быстрее возвращайся.
Служанка, перепуганная до смерти, молча вышла.
— Итак, — продолжила Рахав, — я беру на себя все последствия вашего побега…
— Спасибо, госпожа и хозяйка дома этого, — поклонился седовласый Пинхас.
— Спасибо будете говорить потом, — Рахав достала кусок алой ткани из ларца, — смотрите сейчас сюда. Вот алые ленты, которыми я помечу свое окно. Окно дома моих родных, самых близких, также будет помечено этим знаком. Ваша армия ворвется сюда и будет убивать всех в бою.
Она замолчала… у нее перехватило дыхание.
— …и вы должны поклясться мне, что окна с этим знаком атакованы не будут. Дома моих родных послужат им убежищем. Спасите меня и мою семью. Разве так уж велика награда, которую я прошу?
Пинхас и Калев упали на колени перед ней.
— Велик Г-сподь Израилев, который дал нам обрести милость в глазах твоих! Мы обещаем и клянемся, что ты и твои близкие не пострадают!
Рахав ответила:
— Велик ваш Б-г. Ну, а теперь… — она выхватила из рук вошедшей служанки моток веревки, — быстрее к делу.
Рахав ждет израильтян
Рахав и ее служанка Реума имели неприятный разговор в спальне.
— Ты дала двум евреям убежать? — упрекнула Реума свою госпожу, нарушая элементарные каноны поведения.
— А ты почему-то принесла нам короткую веревку и они, возможно, разбились насмерть! — огрызнулась Рахав.
— Туда им и дорога! Я еще всем расскажу, как ты хотела впустить врагов в страну нашу.
Произнося это, Реума держалась на всякий случай подальше от госпожи. В руках у нее был совок с раскаленными угольями из курильницы, которую она прочищала.
Из черноты ночи раздались зловещие уханья филина, дикий стонущий крик выпи. У Рахав отлегло от сердца: это были условленные знаки между нею и разведчиками. Значит, они живы. Они донесут до своих план крепости, который она им начертала на табличке, а их предводителю придется еще поломать голову над подписью, которую она сделала там внизу финикийским письмом: только три слова — «Я жду тебя».
— Я расскажу про тебя все! — скандалила Реума, видя, что госпожа отвлеклась и не реагирует на нее.
— Что именно? — Рахав взяла красивый кувшин из рудного цветка — камня, который ночью слегка флюоресцировал. Она знала, что, если его расколоть, то в руке ее окажется оружие, на случай обороны. Острым краем скола она сможет поранить или зарезать неверную служанку.
— Я расскажу… — прошипела Реума, — что ты дала возможность Сынам Израиля завоевать то, что положено было получить детям Ханаана и детям Исмаила! Я расскажу, что ты больше не служишь нашим богам! Ты изменила Родине!
Услышав странные, но не лишенные логики заявления, Рахав осуществила свой план, резко ударив кувшином по каменной стойке того, что мы сейчас назвали бы баром, и, имея это страшное светящееся оружие в правой руке, быстро рванулась навстречу Реуме и толкнула ее руку, в которой был совок с углями. Толчок снизу — и уголья полетели Реуме в лицо. Она закрыла обожженное лицо и хотела спастись бегством, но теперь ее ждало несколько резких ударов острым колющим предметом.
— Ты замолчишь навеки, предательница, — сказала Рахав, успокоившись только, когда бывшая подруга уже лежала на полу бездыханная.
Вошел охранник, полусонный и испуганный шумом и криками. Хозяйка обвинила его в нерадивости.
— На меня было совершено покушение! Неужели не видишь! Быстро забирай отсюда это тело. Позови уборщика.
…Рахав быстро выскользнула из комнаты и прошла в летнюю купальню, чтобы освежиться водой и забыть о кошмаре. Ей это не удалось. Свежая вода не успокоила ее душевную муку. Она понимала, что совершила убийство. Да, допускаемое ханаанским законом, да, ненаказуемое, но все же убийство.
Перемены в жизни Рахав
Рахав лишилась подруги, сидела она и ждала, пока уже наконец-то исполнится то, ради чего она поменяла свою жизнь. Она перестала принимать гостей. Отклонила предложение Содомского царя повеселиться у источника Тимны.
— Кстати, — сказал он, — Тимна моя родственница. Не хочешь провести у нас неделю-другую?
…Но нет, она не хотела. У нее поменялся вкус счастья. Ей стало невкусно то, что раньше привлекало. Она бы не отказалась от поездки с Содомским царем в чудесную область — Тимну, если бы была в своем уме. Но она в своем прежнем уме уже не была. Она уже не поклонялась идолам Баала и Астарты (Аштарот), и даже бросание младенцев в огонь Молеха больше не казалось ей потрясающим экстатическим переживанием. Скорее, отталкивало.
— Интересно, чем кормят своего Б-га сыны Израиля, — думала она, — и правда ли, что в пустыне, наоборот, — Он их кормил? Рассказывают, что они получали какую-то манную кашу прямо с неба.
Последние слова Реумы касательно прав детей Ханаана и детей Исмаила на Землю Обетованную тоже поразили ее воображение. Права на Землю могли быть у детей Исмаила! Ведь он тоже — сын Авраама. «Когда же, когда придут наконец сыны Израиля?» — поддерживала в себе волю к жизни Рахав.
Сорок тысяч воинов израильтян уже были, по слухам, сосредоточены на границе с Землей Ханаанской.
Пророческое видение того, что она станет невестой вождя всего еврейского народа, не покидало ее. Как он выглядит? Есть ли у него жены и сколько их? А если он не возжелает ее? Будет ли она должна проходить какие-то обряды посвящения, если он захочет на ней жениться? Достойна ли она этой роли и откуда вообще все это ей взбрело в голову?
Совещание с участием всех ханаанских царей состоится скоро в той части крепостной стены, которую занимали ее апартаменты и заведение. Экстренное совещание в связи с нависшей угрозой вторжения сынов Израиля. …Совещание состоялось. Но на него не приехал один из царей — именно тот, которого Рахав хотелось бы увидеть. Царь гиргашей, Аиш.
Хозяйка крепости велела соорудить под крепостными стенами небольшую усыпальницу, куда припрятала тело подруги своей, Реумы. В тайну ее гибели не был посвящен никто.
— Какого коня вам оседлать, госпожа? — обратился вызванный и пришедший за распоряжениями конюх.
Ее план — выехать одной со знаменем и символом Йерихона и собрать с соседних владык таблички с их ответами, чтобы самой поскорее доставить их в стан Йеошуа — был ему неведом.
План был крайне рискованным…
— Надвигается песчаная буря, а мне нужно успеть обернуться до нее. Придется взять Неприхотливого! Надень на него попону с нашим знаком. Я еду как официальный представитель. Ординарцу моему дай коня покрасивее, чтобы привлекал к себе внимание. Черногорку ему дай. Если захочу оторваться от него, то оторвусь легко.
— А нужно ли вам искать опасности? — забеспокоился старый конюх. Он помнил ее еще девчонкой, знал ее родителей.
— Считай, что я выезжаю на обычную свою прогулку.
…Перед выездом еще была забота: спрятать наконец драгоценности, замуровать в стене. Все откладывала это — не верилось, что наступит день, когда придется увязать золотые слитки, пурпурные яхонты, суфси и асмани — голубого оттенка, зелено-синие с вкраплениями из золота, те, что из Падахшана, опаловые, с глубокой игрой луча в них, камни, да жемчуга с хорошим обрамлением… Все тщательно выбранное маленькое богатство завернуть в мешочек, уложить в ту самую нишу, где прятала она тогда пришельцев-исраэлитов, и замуровать раствором, который как раз остался от постройки мавзолея для умершей в результате, право же, несчастного случая подруги. Яичный раствор отлично цементировал.
Эту работу она никому не поручила, справилась сама. Фигурку Астарты вставила напоследок как часть своего скульптурного дерзания. Астарта со своими тупоумными глазищами была вдавлена в подсыхающий раствор для того, чтоб никто не задумался, почему поменялся вид бывшей дворцовой ниши. Просто: возникла скрытая занавесом, архитектурно усовершенствованная, стена с культовым назначением.
Между тем Йеошуа, разослав письма с текстом ультиматума всем 31 царям Ханаана, ждал ответа от перепуганных владык. Ответить они могли следующее: «Мы прочли твои условия, мы освобождаем территорию и уходим отсюда подобру-поздорову», «Выбираем войну! Уничтожим захватчика» и — третий вариант: «Оставь нас в живых, за это мы станем твоими рабами и примем веру в одного Б-га».
Направить ответы в ставку израильтян, в город Гилгаль, предлагалось в течение ближайших дней. Эти послания вошли в историю как ультиматум Йеошуа бин Нуна… Всерьез эти послания воспринял лишь один народ – гиргаши.
…Рахав сняла с изящных рук загрязненные, окаменевшие рабочие рукавицы. Она даже не отдавала отчет, что тем же самым занимаются сейчас домовладельцы по всей стране. Каждый что-то припрятывал, питал иллюзорные надежды на то, что, может, враг порыщет здесь и повернется прочь. «Если надо будет прятаться либо воевать, мало ли — пусть сокровища послужат мне потом, как вернусь домой». Так рассуждал каждый ханаанеец…
Сокровища вмуровывались в стены домов повсеместно, и это никому не помогло. Да, собственно, и ей помочь не помогло — но хотя бы заняло ее ум делом, чтоб не трястить от страха понапрасну.
Боялись все: несмотря на колоссальную толщину стен крепостного комплекса, на разветвленную систему складов и катакомб под полом, на систему шипов и ловушек между отсеками стены… панические настроения охватили подданных ее небольшого государства.
Сестре и матери она послала две алые ленты, велела привязать к окнам их жилища. Грустна была крепость под иерихонской Луной месяца Тамуза. Шуршали пальмы в сухой тревоге, как перед пожаром. Перекликалось и жалось к земле птичье племя. Ожидалась по всем признакам сильнейшая песчаная буря.
И погнала же ее судьба навстречу этой буре, прочь из опостылевшей крепости, а главное — подальше от спальни, в которой так скверно спалось в последнее время. Помочь еврейскому войску войти в Страну и унаследовать ее — такую добровольную задачу взяла она на себя.
…Между тем армия Йеошуа бин Нуна благополучно переправилась через реку Иордан со всем 3-миллионным народом и Ковчегом Завета, летевшим в окружении левитов. Ковчег не касался земли, это исторический факт. 300-метровая стена воды стояла сбоку от проходившего через реку народа. То вспучились воды Иордана. С другой же стороны стены не было, потому что течение быстро снесло воду, отсеченную от основного потока. Народ пересекал Иордан. Шествовали и пешком, шли и конные войска во главе с Йеошуа, и телеги, и вьючные животные — целый караван. Все части Скинии несли левиты, шедшие по центру. Замыкало, как всегда, колено Дана. Было 11-е число месяца Нисана. Праздник Песах на носу, а большая часть молодых мужчин — не обрезаны. Как им вкушать теперь пасхальную жертву? Пришлось сделать остановку в Гилгале специально с целью массового устранения этого досадного недостатка.
Неделю длился праздник Песах — исторический, первый Песах в Стране Израиля. Завершилась сага Исхода. Перестала выпадать манна: пришлось добывать пищу самостоятельно и привыкать к тяжелой земной еде. В отличие от пищи ангелов, нектара и амброзии (манны небесной, схожей с зернами кориандра по форме) — молоко и зерновые продукты насыщали и «заземляли» евреев. Не было больше колодца Мириам, несколько месяцев уже как отвыкли они от постоянного наличия свежей питьевой воды. Ушли Облака Славы: будто младенца вынули из пеленок. Народ столкнулся с реалиями обычной жизни. Завоевывать Землю… Еще 40 лет назад это казалось немыслимым. Но вот они вошли в нее. Они вошли в нее! Одиннадцатое Нисана — навеки благословенный день!
Унаследовать землю
Несмотря на плохие погодные условия, на пыльную бурю, Рахав выехала из крепости, чтобы встретиться с одним человеком. Он был важен в ее жизни. Это был царь племени гиргашей, Аиш. На экстренное заседание всех царей Землей Ханаанейской по вопросам безопасности он не явился. Но ей, лично ей, он хотел объяснить, почему намеревается вывести весь свой народ в другую землю и там осесть. Хотела и сама Рахав перед ним оправдаться, объясниться.
— Мне нет больше продолжения жизни — если не переменюсь, так сказали боги… и еще боги сказали мне перейти к исраэлитам… — призналась Рахав, — я в сговоре с их представителями.
— Какие там боги, — махнул рукой Аиш, — наши боги морально устарели, все уже решено наверху, всем нам крышка. А тот, кто это поймет слишком поздно, будет уничтожен.
Его глаза горели. На зубах скрипел песок. О, это был настоящий Аиш, — тот самый, кого знала и любила душа ее.
— Мы приняли решение уйти, — признался он, — Мы вышли из игры открыто и честно. Наш путь лежит через могильные курганы предков, которым мы должны поклониться, в одну из стран Африки. Наши предки помогут нам определиться с выбором. Мы найдем себе новое место для проживания. Я не сомневаюсь в честности Йеошуа — он нас не тронет, поскольку мы ответили ему вовремя и по всем правилам.
— Понимаю и уважаю ваше решение. Они превосходят нас не колесницами и орудиями, как ты, наверное, сам понял, — сказала Рахав, имея в виду израильтян.
— Они превосходят нас чем-то другим, — подтвердил Аиш.
— Что знаешь ты об их предводителе? — спросила Рахав несмело.
Аиш сплюнул песок.
— Он из колена Йосефа, чей символ — бык. Но не тот, египетский, Апис, а какой-то другой. Это все, что я знаю. У них есть двенадцать племен, или колен. Древние знали о них больше. Старая Тимна должна знать. Она еще помнит войну Кдорлаомера, разрази меня Мокеш.
Он начал о чем-то догадываться, вглядевшись в лицо Рахав под мужским бурнусом.
— Да ты не метишь ли сразу на трон у Исраэлитов? — усмехнулся он, — с тебя станется.
Она вздохнула.
— Может, и так.
Знаменосец забеспокоился. Он давно подъехал, хотя и держался на расстоянии, придерживая поводья ее коня, и нетерпеливо подавал знаки, указывая на страшное небо. Оно сыпало песком, комьями грязи. Вихри ходили уже по всем четырем сторонам горизонта. Шатры и полотнища навесов в стане Аиша взлетали и опускались, напрягая колья.
Страшный трубный звук раздался и расколол небо надвое.
— Прощай, — строго сказал Аиш, — началась заваруха. Эти трубы, имей в виду, звучат со стороны Йерихона. Какой дикий звук! Я сам себя не слышу.
Он быстро удалялся на гнедом коне. Рахав вскочила в седло.
— Гнать коней не имеет смысла, — говорила она безусому сопровождающему, не будучи уверена, что он может расслышать, — мы все равно не знаем, откуда именно настигнет вихрь, так будем же ехать спокойно. Трубные звуки говорят о начале войны. А на войну иногда бывает лучше опоздать.
«Особенно если ты — женщина», — добавила она про себя.
Падение города
Они поскакали в Йерихон умеренным шагом. Земля тряслась и трескалась, как от страшной засухи. Трубный звук все усиливался. Силовое поле, будто невидимая преграда, окружало город. Об него разбивались птицы. Валялось несметное количество самых разных птиц по всей окружности.
— Ну, что ж — наступает развязка, — склонившись над кучкой ворон, пробормотала Рахав. — Египтянам шли наказания через лягушек, мор, все живое умерло… Теперь наш черед пришел.
— Б-г Израиля, — взмолилась она. — прости нас!
…Так стояла она с воздетыми руками всю ночь.
Не прошло и семи дней громогласного трубления, как страшный вопль сотряс окрестности: то рухнули стены города. Лошади умчались, ища спасения. Дым и пылевое облако вздымалось над искареженным кругом, который состоял из треснувших сегментов стены, вывернутой наизнанку. Крепостная стена рухнула бы внутрь, если б то было землетрясение. Но тут развалины вывалились во внешний круг, дальше от эпицентра, как если бы их что-то отбросило центробежной силой.
В городе шли бои. Солдаты не подбирали сокровищ, не искали ценностей. Рахав, оглушенная и потрясенная, смотрела на то, как лавина человеческая движется через жилые кварталы, сметая все на своем пути.
Силовое поле больше не останавливало птичий полет, и первая белая цапля сумела пролететь над полем и оврагом в направлении Йерихона.
— Твои обязанности на этом заканчиваются, — сказала Рахав знаменосцу, — ты свободен. Спасайся как можешь.
— А куда же ты, госпожа?
Она кивнула в сторону развалин. «Домой».
— Я последую за тобой. Вдруг пригожусь! — сказал ординарец.
…До самого вечера продолжался их пеший путь.
На развалинах Йерихона
Город был сожжен дотла. Ставка командования захватчиков располагалась в бывших аппартаментах Рахав, в оставшихся полуподвальных помещениях, среди треснувших и обваленных стен, среди стонов раненых, в свете факелов, укрепленных там кое-как.
Пробираясь через развалины своих комнат, Рахав искала хоть какую-то из своих одежд, но в попытке ухватиться за платье она едва не провалилась в гигантскую трещину, куда рухнула вся ее платяная ниша. Вдруг снаружи донеслись голоса.
Она прошла через отверстие в стене и оказалась в штабе противника, в темном углу своих бывших зал. Все давали отчеты о боевых действиях главному, которого Рахав тотчас прозвала про себя — Милостивый. Он сидел, остальные стояли.
— Извините меня за мой внешний вид, — произнесла она с расстановкой.— Я возвращаюсь сюда издалека и, наверно, не совсем вовремя…
— Это и вправду она, — произнес знакомый ей рыжий Калев, выступая из темноты.
— Дочь моя, я рад тебя видеть, — показал ей свое истинное лицо вовсе не старый Пинхас.
— Я узнаю тебя! Ты был одним из тех двоих. Сдержали ли вы свое обещание, данное мне?
— Мы сдержали свое обещание, — поклонился Калев, — твои родные в надежном месте.
Она встрепенулась от радости, испытала облегчение…
— Отведите Рахав к ее родне и продолжим заседание, — проговорил Милостивый.
— Кто ты, о господин мой? — понимая, что им не нужны тут посторонние лица, Рахав хотела все-таки точно разобраться, так ли она поняла, что он и есть — Йеошуа бин Нун.
— Я предлагаю тебе отдохнуть и побыть с твоей семьей. Когда придет время, ты узнаешь, кто я.
Он сидел на ее кушетке и писал распоряжения за ее столиком.
Рахав спросила:
— Вы нашли мои ценности?
— Все ценные вещи будут переданы в посвященное Г-споду.
Она ничего не понимала. Милостивый стал отчужденным и не обращал на нее внимания. Ее припрятанные ценности, ее жизнь, ее участие в их победе, — все это вдруг стало каким-то неважным.
— Скольких мы потеряли? — обратился Милостивый к Калеву, и Рахав, выходя, еще успела услышать начало их разговора.
— Ни одного, — отвечал Калев.
— Благословен Г-сподь! — провозгласили все евреи, находившиеся в ставке главнокомандующего.
— Позаботьтесь о женщине, проводите ее к родным, и чтобы никто не обижал их, — повторил Милостивый свою просьбу, обращаясь к своему оруженосцу.— Да, и конечно, если у нее есть какие-то ценные вещи, то их мы не конфискуем. Нужно вернуть все, что принадлежит ей.
Рахав заглянула в свою бывшую купальню: вода ушла, так как полы растрескались, на них стояли теперь котлы походной кухни.
Моральный облик армии
Рахав узнала от своей матери, что, оказывается, вход евреев в Страну ожидался еще сорок лет назад. Уже тогда ханаанейские народы были полны страха и трепета перед вторжением. Они забросили виноградники, разрушили колодцы. Но… евреи начали крутиться по пустыне, и у ханаанейцев кончилось терпение. Они отстроили заново свою инфраструктуру.
Чудесность, уровень божественных проявлений — напрямую зависят от морального облика еврейского солдата. Будет действовать по закону — будут победы, необычные, как с Йерихоном. Что здесь произошло? Трубили в трубы семь дней, на седьмой день стена и город пали. Армия сражалась и продвигалась дальше без потерь.
Рахав видела, что ее не торопятся приближать к делам государственным, и вполне понимала, почему. Там требовался какой-то другой уровень ответственности. А она, если честно, устала доказывать, какая она верная и преданная.
Если бы просто пожить!
…Наверно, Ахан тоже думал «просто пожить». Но золотой артефакт, пара сотен слитков серебра и предмет одежды из долины Шенар, утащенные им из запретного, переменили его судьбу.
Дело было так. Солдат по имени Ахан что-то взял из посвященного Г-споду: слитки серебра, золотой «язык», шинарский плащ из дворца Вавилонского царя, какую-то антикварную ерунду, но по законам военного времени подлежал казни. Его поступок не был раскрыт, и Йеошуа был уверен, что с моральным обликом его армии все хорошо. Они продвигались вглубь Страны.
— Следующая битва — за город Ай, — объявил Йеошуа.
При Айе их настигла неудача, они понесли потери, чуда не произошло. Вернее, произошло неестественное поражение. Такая сильная армия не должна была уступать и спасаться бегством, потеряв легендарного командира Яира бен Менаше и 36 солдат. Пришлось устраивать аналитический разбор: кто и почему подвел именно в моральном смысле.
С помощью детектора лжи, как сказали бы мы с вами сейчас, а в те времена это был Ковчег Завета, одной из функций которого было определять истину, Йеошуа выяснил, из какого колена происходит род того, кто согрешил. Еще не было известно, в чем именно он провинился. Было лишь известно: колено Йеуды. Затем отчий дом Зархи. И затем — индикация имени самого человека. Всех мужчин просили пройти мимо Ковчега Завета, и один внезапно застревал и пройти не мог.
При проверках начинали с общего, заканчивали частным. От родовой принадлежности доходили до выяснения личности.
Ахан был другом ординарца Рахав, они подружились уже тут, в Йерихоне.
В целом — армия не мародерствовала, никаких плохих вещей не делала. Повара варили похлебку, город лежал в развалинах (кстати, вышел указ о запрете когда-либо в будущем отстраивать его заново в этом месте), а Йеошуа занимался планированием дальнейшего продвижения и унаследования Страны.
Как только разобрались с Аханом, наказали его и тех, кто его укрывал, можно было идти завоевывать Ай со второй попытки и совершать дальнейшие походы, не боясь поражений. Рахав мечтала, чтобы ей дали какое-нибудь задание. Она уже снова была полна сил. Но ею никто не интересовался. Ее бывшая купальня, с трещиной в полу, служила местом общения и разговоров женщин, перед победоносным, вторым, походом на Ай там как раз сварили обед в последний раз.
Она познакомилась со многими участниками похода, пока помогала на кухне. Потом, в мирное время, она повстречает и несколько спесивых женщин, которые будут относиться к ней свысока. Однако Элишева, вдова старого первосвященника, не даст ее в обиду!
Поскольку Йеошуа, казалось, был к ней совершенно равнодушен, то мысль о браке с ним уже не привлекала ее. В любом случае, такой союз был бы чисто политическим шагом в интересах государства, династии, укрепления связей с завоеванной Страной.
Религия была у евреев вполне нормальная, в меру божественная, в меру человеческая.
Ничего особенного в евреях Рахав не заметила.
Это произошло потому, что она сама стала еврейской женщиной и не было уже в ней обостренного, отчужденного интереса к еврейству со стороны. Как она стала «еврейской душой»? Видимо, в те семь ночей, что стояли они под Йерихоном, вот там ее этот душевный переворот совершился. Она получила избранность, и с того момента само понятие избранности уже в ней восторга не вызывало. У евреев не было человеческих жертвоприношений, не было официальных жриц любви и соответствующих культов, исключался элемент торговли людьми или похищения людей, была налажена взаимопомощь на случай нужды… роженицы, дети и старики получали немало внимания: это уже составляет огромное отличие от всех других народностей! Она просто не подумала об этом, не заметила еще всех этих деталей. Евреи имели трепетное отношение к пятнице после захода солнца и субботе до выхода звезд: это считалось магическим, волшебным временем. И почти все их действия в это субботнее время приобретали ритуальный характер. Нет, если присмотреться, то было много отличительных черт. Была в целом какая-то разумность, какое-то благородство в поведении. Рассудительность. Птицы и животные — не все годились для еды, не все подходили для служения в качестве жертвы. Навскидку — эти вещи вскоре стали для нее очевидны именно как водораздел между еврейским народом и другими. Ей была предоставлена охрана, так как, естественно, попадись она в руки ханаанейцев, ее бы растерзали. Ей разрешалось иногда посещать верховную ставку главнокомандующего, но она и не ждала разрешения.
Солнце над Гивоном
Прошло некоторое время, успешные походы и завоевания продолжались, и в какой-то момент войны Йеошуа должен был остановить Солнце. Это снова был месяц Тамуз, третье число Тамуза.
Опять беспокойно шелестел пыльный ветер, приползший не порожняком, а с большим грузом песка, из пустыни Цин. И опять Рахав проявила инициативу: выехала в Аялонскую долину и примкнула к стану Йеошуа. Пятеро эморейских князьков долго сопротивлялись ему. Дело было в Гивоне.
— Скоро шабат, — показал он ей на солнце, будто кровавый гнойник пламеневшее над горизонтом.
— Да ведь можно и в субботу закончить битву, это ведь разрешено, раз есть опасность для жизни, — выказала она знание еврейских законов и предписаний.
— Я бы не хотел утруждать своих воинов в субботу, — сказал Милостивый.
Исход битвы был предрешен, евреи доминировали, однако подчистить и полностью подчинить себе фланги — требовало многих часов борьбы.
Йеошуа посмотрел на Рахав, которая была допущена сюда в результате недосмотра охранявших вход солдат, опять же бывший ординарец помог. Служил он тут, при штабе.
— Я верю в тебя, Йеошуа, — сказала Рахав, — ты способен остановить Солнце.
Он еще не понял, что она имеет в виду, зачем останавливать, при чем тут этот хитрый ход?
— Остановив Солнце, ты задержишь наступление Субботы, — подсказала она, — ты выиграешь Время. Оно сработает на нас.
— Но Б-г мне этого не говорил, — возразил законопослушный Йеошуа, ученик Моисея.
— Ну не все же всегда говорить. Иногда можно и намеки понять. Сейчас Он говорит тебе это через меня.
Йеошуа изумился.
— Через тебя?
Она кивнула.
— Пять эморейских царей окажутся в твоей власти, наступит полная сумятица, и вы будете гнать их до последнего предела Земли. Разгром будет окончательным.
— Подожди, — Йеошуа начертал ей план небесных светил и их траектории на табличке, — но ведь тогда остановятся все светила, большие и малые, какие есть в этой системе! Точечная операция — остановить только Солнце — не может быть проведена в рамках законов природы! Невозможно остановить только его. Придется удерживать всю совокупность Солнечной системы в таком искусственном состоянии.
— Сколько времени оно так сможет удерживаться?
— Сутки. 24 часа — это тоже единство, минимально возможный кирпичик времени, который можно переместить, не дробя его на более мелкие. Я смог бы это сделать, да.
— Тебе нужен посох или что-то вроде этого? Как при рассечении моря твоим учителем?
…Он уже не слышал ее. Он вышел на открытое место, поднял руку к Небесам и провозгласил:
— Солнце над Гивоном, стой! Луна над Айялоном, замереть.
…Свита толпилась около него. Засекали время, смотрели на движение теней. Тени остановились. Солнце не показывало признаков самостоятельной жизни. Оно стояло в замершем состоянии. Луна, прозрачная и тонкая, будто волосок, также стояла на своем месте в предвечерней позиции.
Соответственно, с невидимых для людей на этом географическом отрезке позиций также недвижимы стали все (находящиеся в Солнечной системе) воинства Небесные.
Если б Галактика Млечный путь заметила, что один из ее мелких винтиков вышел из строя, она бы, конечно, запаниковала. Но информация о сбое не поступила или не была замечена. Во всяком случае, никакого противодействия не возникло.
Йеошуа силой своего приказа удерживал Солнечную систему в состоянии холостых оборотов. Движение светил и звуки, связанные с движением, прекратились. Утренняя песнь Солнца не пелась. В обычное время Солнце поет песнь и дает очень сильный шумовой фон. Оно стыдится, что люди принимают его за Творца Вселенной, и выдает эмоцию стыда, энергетические потоки эмоционального всплеска. У Луны тоже свои комплексы, она в разных своих стадиях испытывает разные чувства.
Основные планеты Солнечной системы также имеют свои эмоционально-окрашенные характеристики и соответствуют семи Сферам каббалы.
Йеошуа поставил всех их на режим стэнд-бай. Его духовный уровень и открытость к Б-жественному были таковы, что позволяли это сделать.
Рахав с изумлением смотрела на то, как шли военные действия. В долине заканчивалось преследование врага. Пятеро царей, бывшие дружки ее, оказались в ловушке: их завалили камнями в пещере. Но никакая воинская победа не могла бы сделать израильтян более прославленными, нежели сам факт остановки Солнца. Поймут ли народы смысл происходящего? Ведь им показывают не рыночный фокус, им демонстрируют, что Хозяин мира мог решить действовать по-иному, не по заведенному порядку. И вручить человеку ключи от управления системой, поскольку этот человек — Его представитель, не имеющий своей корысти в данном вопросе.
Но вряд ли кто-то пришел к таким мощным выводам, в основном народ просто радовался победе. Эморейцы были повержены. Рахав почувствовала себя частью происходящего. Теперь он заметит ее! Теперь он женится на ней!
…О нет, легче остановить Солнце и выиграть войну, чем признать, что тебе помогла женщина.
Так и тут, никаких заслуг за ней не признали, никто вообще не видел ее в упор. Лагерь пришел в движение: костры, раздача еды, помощь раненым, складывание трофеев.
Прошло 24 часа с момента отдачи приказа, и резко упала мгла. Суббота вступила в свои права. Начались молитвы встречи Шабата.
— Ну, права ли я была, прося тебя остановить Солнце? — Рахав встретила Йеошуа в узком проходе между палатками.
Он непонимающе посмотрел на нее. Не в каждом фрагменте субботней молитвы можно разговаривать. Он сделал эдакое израильское круговое движение указательным пальцем — мол, потом я вернусь к этому вопросу, позже. И прикрыл усталые глаза.
Стало известно, что племя Гиргашей очень преуспело в Африке и занимает огромную суверенную территорию. Оно стало благословенным. Остальные ханаанские народы не были истреблены, никто их особенно не пытался уничтожить, если сопротивление их не было явным. Многие народности обманывали евреев, гивониты, например, прикинулись «пришедшими издалека» и получили документ, который гарантировал им жизнь в качестве союзников. Но их никогда не считали за своих, они не были приняты в народ Израиля. Обман всплыл, и уважения к гивонитам уже не было.
— Эх, жаль, не было меня рядом! — произнесла с досадой Рахав. — Ты бы мог проверить, из какой именно местности они якобы пришли. Откуда знают так хорошо наш язык. Есть различные диалекты, можно почувствовать по акценту, откуда тот или иной житель.
— Смотри, я хотел создать прецедент, — оправдывался Йеошуа.
— Какой?
— Мне хотелось создать впечатление, что я не только наступаю местным народам на шеи и обрубаю пальцы. Что я могу и миловать тоже.
— Это неправильно! Когда тебя обманывают, не надо смотреть сквозь пальцы, надо ставить их на место и подчинять себе.
— Ну, все уже позади. Никто из наших не догадался и вовремя не остановил эти переговоры.
— Да это вообще никакие не переговоры. Гивониты использовали твою честность, манипулировали тобой. И теперь ты связан договором с ними? Я бы не сказала. Что досталось нечестно — не должно иметь документальной силы. Ты благороден и поэтому видишь в других благородство. Которого у них нет!
Он посмотрел на нее, и от него пошло тепло, ощутимое тепло какого-то заинтересованного чувства.
— …Рахав, ты такая славная мудрая женщина. Ты многих любила, как я слышал. Не могла бы ты полюбить и меня?
Йеошуа беседовал с ней очень интеллигентно, и ей стало не по себе. Общественность каким-то образом узнала о том, что между ними наметились точки соприкосновения. Любила ли она его? Это выглядело так, как если бы очень занятый своей работой ученый женился на своей постоянно милой, ласковой, верной секретарше, о существовании которой он, казалось, абсолютно не помнил, но уже так к ней привык, что не мог бы и дня провести без ее тактичного присутствия на заднем фоне. Она, конечно, старалась помогать, поддерживать — именно потому, что он был ей приятен и интересен. Просто… они были из разного корня душ: она — из каинова семени, из сферы демоницы. А он — из святой святых, из мира Ацилут, как и прекрасный Иосеф.
Чтобы не отказать прямо, она привела довод — мы разные по происхождению…
Он ей спокойно объяснил, что есть способ это уладить. Выяснилось, что для такого бракосочетания необходимо окунуться в водоем. Погружение людей, принимающих еврейство, чем-то подобно окунанию посуды, которая прежде служила другим целям или вообще была новой, но нееврейского производства, в воды очищающего источника. Когда она шла под хупу, вся в белом — (ну, все же не совсем белом, а сливочно-бежевом, как подметили женщины), — то вообще не понимала, что с ней происходит. Азза и Азаэль, два наказанных ангела, получили разрешение покинуть место своих мучений и побывать на свадьбе. Их 8-метровые крылья тоже имели сливочно-бежевые оттенки, это были ангелы страсти и неповиновения, которые столетиями раскаивались, они имели общий с ней корень душ, были чем-то вроде ее духовных родителей. Со стороны Йеошуа, соответственно, был его прямой предок — прекрасный и праведный Йосеф. Если вы думаете, что на этой свадьбе разбивали стакан из стекла, то ошибаетесь. Еще не было Храма и нечего было помнить, не было разрушения. Еще не существовало Иерусалима как столицы — и незачем было его оплакивать. Стекла тоже еще не умели изготавливать, хотя финикийцы над этим работали. Но уже было понятие о длинной дороге, по которой пошел еврейский народ вместо короткой, которая связывалась с Моисеем, чьи деяния имели характер вечности. Если бы был жив Моисей, то не было бы долгого пути, Храм и Иерусалим никогда не подверглись бы нападению врагов. Йеошуа (согласно поговорке: «Моше — Солнце, а Йеошуа — Луна», то есть отраженный свет) представлял другую модель исторического развития — долгий путь с массой приключений. И они, эти приключения, только начинались! Завоевание Земли и ее раздел в целом заняли 14 лет. Предстояло еще 369 лет эпохи Судей и затем столетия Королей. Йеошуа вглядывался в эту историческую перспективу. И от этого у него были такие усталые глаза.
Она понимала всех мужчин. Она и его тоже понимала, умела делать счастливым. Ему оставалось жить всего десять лет, и этот милостивый человек с красиво очерченным ртом вызывал в ней достаточно уважения, чтобы благодаря всей этой истории оценить мудрость небес…
Список задач можно было и еще пополнить. Однако семь дней свадебного пира отодвинули эти заботы. В подарок Йеошуа преподнес ей небольшой мешочек, который она легко узнала: золотые слитки… пурпурные корунды, а также суфси и асмани — голубого оттенка и зелено-синие, будто павлинье оперение, с вкраплениями из золота, те, что из Падахшана, лазоревые яхонты… и опаловые, с глубокой игрой луча в них, камни, да жемчуга с хорошим обрамлением… Все это тщательно выбранное маленькое богатство ей самой пришлось завернуть в мешочек, уложить в ту самую нишу, где прятала она тогда пришельцев-исраэлитов, и замуровать раствором.
— Мы рушили какой-то угол твоего дома, где была вмурована фигура идола. Мы нашли вот это. Если хочешь, бери, — сказал Йеошуа доброжелательно и вежливо.
— Я, пожалуй, возьму, — обрадовалась Рахав. С тех пор, как ее конюх, Кушан, благодаря ей уберегся от смерти, ничто, пожалуй, не радовало ее столь сильно, как обретение своих запрятанных девичьих сокровищ…
— Это твои ценности? — догадался Йеошуа.
— Да ладно, не столь важно, — ушла она от ответа. — Слушай, мы будем женаты формально, или как? У тебя же вроде еще двадцать с чем-то битв впереди, нет? Дай-ка список…
В страшном списке напротив имени каждого ханаанейского царя значилось — 1, ну просто как список покупок или заказов. «Заказаны» были: царь Гезера, царь Эглон и так далее. Уже ликвидированы: царь Ярмута, царь Иерусалима и т.п. В этом списке было несколько ее бывших. Ну да ладно, не суть опять же. Сейчас надо было думать только о том, как помочь Йеошуа.
Победы победами, а содержание армии — вещь затратная. Поскольку Всевышний очень чувствителен к использованию материалов, применявшихся для идолопоклонства, то такие сосуды, доставшиеся как трофеи, должны были проходить процесс очищения. Что использовалось для горячего — то и очищалось горячим. Что использовалось для холодного — очищалось холодным. Что невозможно прокалить, а использовалось для горячего — то разбивалось и тем исправлялось. Это в вопросах сосудов для пищи. Но по похожей схеме шло использование вообще каких-либо предметов быта, элементов культуры. Если на чем-то имелся отпечаток идолопоклонства, требовалось такую вещь разбить, уничтожить. Всевышний был, казалось, в целом ими доволен, за 7 лет завоевание Земли официально завершилось, начались 7 лет раздела Обетованной Земли между коленами и заселение на ней. Обетование исполнилось. Пусть не без сбоев, не без конфликтов, однако же все сбылось! Народ стал расселяться в соответствии с разыгранными по принципу лотереи записками (жеребьевкой). Когда уже все были довольны своими наделами, Йеошуа попросил надел и для себя. Город, который стал бы его резиденцией. И наконец-то в Шхеме предали земле кости Йосефа праведного, его прямого предка. Ковчег Завета обрел дом в Шило. Все колена умиротворенно вздохнули.
Вулканический гнев
Рахав считала своим долгом напоминать ему о том, что ханаанейские народы не перестали служить идолам, что они еще научат этой практике своих еврейских соседей. Предостерегала. Каждая ханаанейская девчушка, забегавшая к ней, чтобы получить мазь для эпиляции или какие-то советы по красоте и имиджу, вызывала у Рахав смутное чувство опасности. Все эти девчонки завладеют еврейскими парнями и научат их злу. Б-г разгневается на Свой народ, Земля выплюнет их. И так прокрутится один и тот же сценарий 16 раз. О, как ясно она это видела! Она пыталась внушить и передать Йеошуа свое ощущение опасности. А он был беззаботен и счастлив с той поры, как женился. В нем не было гнева и ярости. Он не стремился искоренять и наказывать. Даже в Торе потом записали: «Халатно отнесся к завоеванию Земли». Правда, уничтожить гигантских жителей гор Хеврона он успел: эти стояли в списке первыми. Покончил он и с царем Ир-Шалема (будущего Иерусалима). В основном, он занимался властными структурами, а не населением как таковым. Всю верхушку он уничтожил, а перевоспитывать жителей уже сил не осталось. Он прожил ровно 110 лет, как и Йосеф Праведный. Согласно АРИ, он являлся его перевоплощением, а Рахав была душой «жены Потифера», которая желала стать его женой. «Мечты выглядят странно, когда они исполняются»...
Последнее выступление Йеошуа перед народом имело оттенок зрелости и грусти. Зрелости — оттого, что, как спелые плоды, как поспевший урожай, как успешная жатва, как наполненные закрома — так выглядел его полный отчет, представленный народу. Ему не нужно было ни перед кем оправдываться. Он сделал абсолютно все, что должен был сделать, и дальнейшее зависело от Израиля. Если Моисей должен был объяснять, что он даже не воспользовался общественным ослом (для личных нужд) и показывать, на что он потратил каждую агору жертвенных приношений, то Йеошуа щедро одарил всех наивысшим благом — землей, ни в чем не нарушил указаний Всевышнего относительно трофеев (что положено было сжечь, то сжег, что нужно было подрубить, подрубил, что истребить — то истребил). К нему не могло быть претензий ни по каким вопросам.
«Откуда ж грусть?» — спросите вы. Да может, и не было никакой грусти, может, я просто выдумываю. Почитайте сами в Торе, в книге «Йеошуа». Была там грусть все-таки или это лишь мое предчувствие, которое я пытаюсь представить так, как если бы предчувствия владели им.
— Я сделал все, что заповедал мне учитель мой, — сказал Йеошуа. — Я лично произвел обрезание тысячам из вас в Гилгале, мне не успевали подавать наточенные ножи. Я не люблю войну.
Он повысил голос: — Я не люблю войну! — с силой произнес он, — Я не люблю войну, — тихо объяснил он как бы самому себе. — О, как я не люблю войну. И, когда мы с вами двигались по этим городам и рушили их и жгли все и убивали население, мы лишь выполняли свой долг. Никто из нас не любит войну. Так будьте же достойны того результата, которого мы с вами достигли! Не продешевите в дальнейшем, не промотайте ваше наследство, подобно непутевому сыну, легко получившему богатство. Я все сказал.
На похоронах Йеошуа проявился Божественный гнев, и гора пламенела и извергала лаву. Народ недостаточно оплакивал своего вождя, — так счел Всевышний. Действительно, люди были чуть равнодушнее, чем в прошлых поколениях. На Моисея было столько гонений! Такие дикие споры, скандалы! Разбитие скрижалей, бунт Кораха, вечные сплетни и заговоры против то Моисея, то против его жены, Ципоры!
Право, не знаешь: что лучше, равнодушие или страстное несогласие?
Йеошуа был поставлен самой историей очень высоко над народом благодаря своим блистательным победам. Никто не спорил и не вел против него никаких интриг. Но вот он скончался, и народ… мало плакал. Люди выражали скорбь постольку-поскольку. Они начали спокойно расходиться по домам, и, если бы не задымившаяся гора и летящий поток лавы, они шли бы неторопливо. Но вулкан всех так перепугал, что толпы помчались сломя голову.
Никто не трогал Рахав в ее дворце: она стала вдовствующей королевой, спокойно приняла предложения руки, с которыми обратились для трех ее дочерей известные князья из эфраимлян, выдала их замуж и жила затворницей.
…Аиш прослышал про то, как тряслась земля и извергался вулкан в Стране Ханаанской, называемой отныне Земля Йеуды. И он пришел к своим далеко идущим выводам, что ему дальше делать и как жить.
Но это — уже совсем другая история.
Рахав — библейская героиня, приняла веру евреев и стала женой их лидера — Йеошуа бин Нуна. Она помогла предать хананейцев в руки евреев, облегчила осаду и взятие города Йерихон — «ключа» к Земле Обетованной. Она родила дочерей, от которых впоследствии произошли на свет семеро пророков и пророчиц. Она сыграла немаловажную историческую роль в унаследовании Земли Израиля…
