Однажды я и кореш мой Йеуда
В себе засомневались почему-то.
И чтобы доказать, чего мы стоим,
Решили как-то съездить на мивцоим.
По небу мирно плыли облака,
Но все ж нам было боязно слегка.
Чтоб для чего мы едем не забыли,
Йеуда взял с собою пару тфиллин.
А я же в из-под обуви коробку
Сложил и взял с собой журналов стопку.
Журналы назывались «Это Жизнь».
Ну что ж, держись Манхеттен. Ох, держись!
Вот зубы сжав до судорог в коленках,
Идем мы по Манхеттену шеренгой.
Призвав всю силу воли на подмогу,
Шагаем мы решительно и в ногу.
Проходим мимо Пятой Авеню,
«Спокойно», — я Йеуде говорю.
На небе солнце светит, но не греет.
И как назло — ни одного еврея!
Вот час прошел, второй уже проходит.
Я чувствую — терпенье на исходе.
Но мы идем вперед — плечо к плечу,
Иеуда глухо стонет: «Есть хочу!»
Удача улыбнулась по-еврейски.
Глядим, идет навстречу полицейский.
Лицо как камень, сдвинутые брови,
А на значке сверкает Rabinowitch.
Йеуда тфиллин взял как автомат
И шепчет мне: «Чуть что — прикроешь, брат!»
Я с фронта захожу, Йеуда — с тыла,
Улыбка на лице моем застыла.
Иду, шатаясь, будто по канату,
В руке зажав брошюру как гранату.
Вот подхожу, дрожу от мандражу
И в лоб ему врезаю: «Are you Jew?»
Он вздрогнул, встрепенулся, спохватился
И сразу же за кобуру схватился.
Но даже с подоготовкой боевою
Куда переть, ведь нас с Йеудой двое!
Приятель мой, тяжеловес-штангист,
Ему тотчас же на плечи повис.
Скрутили, на асфальте разложили,
Фуражку сняли и разоружили.
Рукав рубашки быстро закатали,
И ремешки мгновенно намотали.
И все ж мне не понять (о том и стих)
Как ухитрился вызвать он своих...
Ну что добавить? Про себя? Нескромно...
Сначала били, а потом не помню.
Ругали нехорошими словами,
Довольно грубо обращаясь с нами.
Йеуда их отчаянно кусал
И ревом небоскребы сотрясал.
...В тот день мы закалились крепче стали,
В себе мы сомневаться перестали.
Но впредь, конечно, будем осторожней.
На мицвотанке все-таки надежней.
Даешь Геулу! Сколько можно ждать?
И так уж век свободы не видать!
