1. ФАКТЫ
Нигун р. Леви Ицхака из Бердичева «Меирке, мой сын» (иногда поют «Меирке, мой ребенок») — это диалог отца и сына, в котором отец задаёт вопросы, а сын на них отвечает.
Отец спрашивает на идиш, сын отвечает цитатами из Писания на святом языке, добавляя ласковое «татеню» в конце каждой реплики.
Есть несколько версий словесного текста нигуна (в зависимости от которых меняется количество куплетов в каждой из них), но вот ключевые точки диалога.
— Меирке, мой сын, перед Кем ты стоишь и молишься?
— Перед Королём королей, Святым, благословен Он, татеню.
— Меирке, мой сын, знаешь ли ты, о чем просить Его?
— Потомство, долголетие и пропитание в изобилии, татеню.
— Знаешь ли ты предназначение «потомства»?
— «Дети твои заняты Торой», татеню.
— Знаешь ли ты предназначение «долголетия»?
— «А вы прилепитесь к Б-гу Всевышнему вашему все дни жизни вашей», татеню.
— Знаешь ли ты предназначение «пропитания»?
— «И поел, и насытился и благословил Б-га Всевышнего», татеню.
2. ВЗГЛЯД ИЗВНЕ
Вместо предисловия:
— Рабинович, откуда у вас такой шикарный костюм?
— Купил в Париже.
— Подумать только! Так далеко от Бердичева, такая провинция, а как шьют!
Нигун «Меирке, мой сын» — не самый популярный в хасидском репертуаре наших дней. Однако, им вплотную интересовались и продолжают интересоваться профессиональные композиторы, этнографы, музыковеды прошлого и современности. Так, израильский музыковед Михаэль Лукин, устанавливая авторство с помощью фактов, приходит к выводу, что нигун этот — диалог между его составителем, р. Леви-Ицхаком из Бердичева и душой его уже покойного сына Меира, покинувшего этот мир на 4 года раньше отца. Вывод этот сделан в частности на основе 28 послания Алтер Ребе, в котором автор утешает своего друга и родственника, р. Леви-Ицхака, в связи с тяжёлой утратой — кончиной сына Меира, и сравнивает смерть праведника с приготовлением очищающей субстанции из пепла красной коровы (и то, и другое очищает мир от нечистоты).
Также, М. Лукин прослеживает основные этапы биографии нигуна «Меирке, мой сын» в мировой музыкальной культуре.
Около столетия спустя после создания нигуна, в начале 20 века, еврейский композитор Йоэль (Юлий) Энгель записывает нигун «Меирке, мой сын» во время одной из своих фольклорных экспедиций. К тому времени этот нигун считается практически исчезнувшим из традиции, поэтому и попадает в этнографическую музыкальную коллекцию Энгеля. Еврейские мелодии из этой коллекции не пылятся мертвым грузом в библиотеке: Энгель мечтал слышать их на большой сцене, поэтому, рассылал ноты различным композиторам с предложением сделать профессиональную обработку и дать им, тем самым, второе рождение.
Ноты нигуна «Меирке, мой сын» достались гениальному и знаменитому Морису Равелю, который добавил к партии голоса фортепианный аккомпанемент. В его интерпретации поддерживается версия, что это — диалог отца с душой покойного сына: реплики папы звучат с взволнованным пульсирующим сопровождением инструмента, тогда как ответы сына поются на фоне спокойного умиротворенного аккомпанемента. Композитор делает акцент на контрасте материального и духовного миров.
Спустя примерно ещё одно столетие, уже в наши дни, нигун «Меирке, мой сын» — снова в силу своих нестандартности и, якобы отсутствия практического применения — становится объектом интереса исследователей Бар-Иланского университета. Две его кафедры провели совместный проект, в котором исследователи хасидизма отобрали ноты наиболее редких еврейских мелодий и предложили самым перспективным будущим композиторам сделать их авторскую обработку. Нигун р. Леви Ицхака достался пианисту и композитору Идо Акову, который превратил его в фортепианную пьесу с философским контекстом. В произведении Акова ещё больше усилен разрыв между мирами. Материальный мир — местонахождение отца — звучит в низком «земном» регистре, а духовный — обиталище души сына Меира — в запредельном «ангельском» высоком.
3. ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ или «Слухи о моей смерти слишком преувеличены»
Внутри хасидской традиции нигун «Меирке, мой сын» хоть и не самый известный, но и не «исчезнувший». Мы можем убедиться в этом на примере ставшего «вирусным» видео с хабадской свадьбы, на которой жених и его отец вдвоем его поют. Жених — потомок легендарного хасида (учёные назвали бы его «фольклористом» за огромную коллекцию хасидских историй и внушительный список сохранившихся благодаря ему нигуним) р. Рефоэля Кана. Нигун «Меирке, мой сын» также записан с его уст. То есть, это «фамильная» мелодия, передававшаяся из поколения в поколение (жениха, к тому же, зовут Меир, что добавляет символичности исполнению).
Вполне жив, оказывается, и один из участников диалога, разыгрывающегося в нигуне: традиция гласит, что этот нигун — отцовский экзамен перед бар-мицвой, и сын р. Леви-Ицхака, Меир, запечатлен в нем не бесплотной душой, а душой в теле, мальчиком, вступающим в возраст совершеннолетия. Именно на пороге взрослой жизни отец инспектирует, насколько ребенок к ней готов. Понимает ли он, перед Кем стоит, или молится по привычке? Знает ли, что главное в жизни, и о чем следует Его просить? Знакомо ли ему, что означает каждая из просьб, помимо буквального смысла?
4. А СУДЬИ КТО?
Какая же из версий более точная? Рассудить и прояснить поможет музыкальный анализ.
Нигун состоит из двух музыкальных элементов: реплики отца и ответной реплики сына. Каждая из этих мелодий имеет «нигун-двойник» — не точную цитату, но музыкальную аллюзию, узнаваемый намёк, звучащий очень похоже. Не будем углубляться в хронологию и выяснять, что было написано раньше, и «кто на кого повлиял»: все упомянутые ниже нигуним находятся в информационном поле современного слушателя, что даёт ему возможность относиться к ним как к единому гипертексту и сравнивать звучания и смыслы, улавливая сходства. Следуя одному из правил изучения Торы, можем утверждать: если в двух разных фрагментах применяются одинаковые или похожие выражения, между этими фрагментами существует смысловая связь.
Реплика отца звучит устойчиво и настойчиво. Ее «двойник» — начало нигуна «Дудале» того же Леви-Ицхака из Бердичева. Нигун «Дудале» открывается яркой вступительной фразой — обращением ко Всевышнему.
Почему же обращение отца к сыну как будто приравнено к обращению ко Всевышнему? Почему в нем слышна такая твердая уверенность?
Согласно научному «взгляду извне», отец обращается к душе праведного сына, находящейся в мире истины. Чтобы «докричаться» туда, нужно разрывать небеса. Кроме того, там нет ни соблазнов, ни сомнений. Там совсем рядом — Престол Славы. Обращаться Туда, можно без лишних колебаний и быть четко уверенным в правильности получаемых ответов.
«Взгляд изнутри» также соответствует такому объяснению. Бар-мицва — один из главных эпизодов жизни, когда божественная душа входит в тело, поэтому человек в этот день находится на недостижимо высоком духовном уровне и отмечен особой святостью.
Также, вспомним мидраш о том, как перед дарованием Торы Всевышний потребовал у еврейского народа гарантов. Ни праотцы, ни мудрецы и праведники не подошли под эту роль — только дети. Ребенок, входящий в возраст заповедей и идущий по пути Торы, — гарант своих родителей, их билет в будущее. В таком собеседнике можно не сомневаться.
«Двойник» реплики сына — начало нигуна «Авроменю авину». Есть несколько версий этого нигуна. Все они похожи между собой, кроме одного варианта, записанного с уст известного кантора Биньямина Унгара, который имел в своей коллекции и исполнял также и нигун «Меирке, мой сын» (совпадение? Не думаю!). Этот нигун — обращение потомков к праотцам Аврааму, Ицхаку и Якову; вопрос, почему они «не ходили и не просили Пана Б-га за нас». Вот список сходств обоих нигуним: интерпретация Б. Унгара; нисходящее движение, как будто, спуск по ступеням; вопросительные интонации неуверенности, растерянности, жалости; один и те же ступени лада; обращение к отцу (или к «отцам») с характерным ласковым «татеню».
Почему же ответы сына (потомков) отцу (предкам) звучат столь неуверенно, даже как бы с претензией и лёгким упрёком?
Согласно «версии извне», душа праведного Меира обращается к отцу, всё ещё пребывающему в материальном мире. А, каким бы праведным ни был человек (даже если он на уровне р. Леви-Ицхака из Бердичева, или самих Авраама, Ицхака и Якова!), пока он живёт в мире лжи, его подстерегают испытания и трудности, и полагаться на него нельзя (как сказано, счастлив полагающийся на Всевышнего, а не на человека из плоти и крови).
По «версии изнутри» действие нигуна происходит перед вступлением ребенка во взрослую жизнь. Безусловно, родители будут продолжать заботиться о нем, поддерживать и наставлять. Но ответственность перед Небом за свои поступки отныне он несёт единолично. Заслуг родителей — даже самых праведных — больше недостаточно. Теперь нужно самостоятельно вносить свой личный вклад в этот мир, добавляя в него свет.
Как видим, между обеими версиями нет резких противоречий: музыка удивительным образом отражает, иллюстрирует и воплощает каждую из них. Р. Леви-Ицхаку удалось создать автобиографический нигун, выходящий за рамки какого-то одного эпизода его жизни, будь то бар-мицва сына, или его уход из мира. Это музыкальная история о том, что между обоими мирами нет жёсткой непроходимой границы. Как сказано: Всевышний даёт нам материальное, а мы делаем из него духовное.
И пусть наш адвокат, создатель нигуна «Меирке, мой сын» как можно скорее выиграет «дело» о приходе Мошиаха и нашем полном избавлении, чтобы мы могли убедиться в этом воочию!
