Можно быть шалиахом Ребе, и не подозревать об этом...
1. По настоянию рава Шломо Гуревича Симха писал письмо Ребе, в котором спрашивал совета. Ему предстояло сделать выбор, на который он не решался. Его поведению в этот момент не хватало серьезности, приличествующей случаю. За столом их сидело трое: он, рав Гуревич и, собственно, та, из-за которой возникла дилемма.
Уже многие годы он был одинок и не могли ему подобрать невесту по вкусу. Положение осложнялось тем нюансом, что избранница должна была быть кошерной для коэна. На последнем он настаивал твердо, хоть, признаться, эта принципиальность давалась порой вовсе нелегко. Рав Гуревич сбился с ног в поисках шидуха для друга, но тот не желал связывать себя ни с одной из предложенных кандидатур. Чтобы задача выглядела совсем уж невыполнимой для человека, Симха хотел полюбить свою избранницу.
Ребе пишет, что при выборе спутницы жизни нужно почувствовать «клик». Пока «клика» не было, и невозможно было понять, что он означает на практике. Возникла у них с одной женщиной взаимная симпатия. Знакомство продолжалось уже некоторое время, но решиться на бракосочетание ни он, ни она были не в состоянии.
Мысли о том, что жизнь идет, а в его положении ничего не меняется, не давали Симхе покоя, и теперь он склонялся к определяющей поездке в Новый Свет. Симха никогда не бывал в Америке, и не стремился туда попасть. Если бы Лея — та самая женщина — не эмигрировала в Нью-Йорк, он бы еще долго не рассматривал США как объект интереса.
Лететь он, естественно, хотел срочно.
— Рав Шломо, мне нужно ехать послезавтра в Америку, а визы у меня нет. Сможете помочь?
— Рэб Симха, я всегда рад оказаться полезным, но это же американское посольство — там нужно заранее записываться на собеседование.
— Вы просто позвоните. Попробуйте. Я обязан улететь в четверг.
Уже многие годы рав Гуревич, шалиах (посланник) Ребе, делал то, во что нельзя было поверить, видел, как часто рушатся мифы и опровергаются предрассудки, но каждый раз было ему тяжело идти против того, что в голове сложилось как «порядок вещей». Зачем дергать ручку запертой двери?
К вящему удивлению раввина, дверь оказалась настежь распахнутой. Интервью было назначено на следующее утро. Симха срочным образом вылетел в Киев, где вечером они вместе подготовили все документы. Фотографию вырезали из группового снимка. И было угодно Всевышнему, чтобы в посольстве ему дали визу сразу на 10 лет.
Такой разворот событий не мог не навести на мысли о том, что это, возможно, свидетельствует о благоприятности союза с Леей. Нужно было быть очень аккуратным в выражениях, чтобы не испытывать ненужных разочарований, тем не менее, настроение его теперь неуклонно поднималось.
Лея встретила своего друга в аэропорту и повезла показывать город. Они прекрасно проводили дни вместе, общались, гуляли, а в конце недели поехали в Вашингтон, где, кстати, неожиданно столкнулись с тем же равом Гуревичем. И снова время шло, и снова оно тянулось без каких— либо подвижек в сторону определенности в отношениях. Когда же киевский раввин встретился им уже в Нью-Йорке, Симха основательно призадумался. Говорят наши мудрецы: «…избегай самостоятельно принимать решения в неоднозначных ситуациях».
— Рав Шломо, помогите, — начал он в свойственной ему полушутливой манере, — мы не знаем, жениться нам или не жениться? Знакомы друг с другом мы уже практически целую вечность, а до хупы никак не дойдем. Какие ваши мысли по этому поводу? Давайте, вот как вы скажете, так мы и будем действовать.
Рав Гуревич остановил взгляд на Симхе, потом посмотрел в сторону; поджал в задумчивости губы и сощурил глаза. Продолжительная история знакомства обязывала отнестись даже к этому, казалось бы, ребяческому заявлению со всем вниманием. Раввин не стал сводить всё в шутку или отвечать формально, тем более, что, будучи по природе своей человеком небезразличным, он искренне желал помочь. Неосведомленному его предложение могло показаться таким же шутливым, как и вопрос, но оно шло из самого сердца:
— А давайте спросим у Ребе, и как он скажет, так и будет.
— Рав Шломо, мы же с вами уже говорили на эту тему — уточните, пожалуйста, у какого именно Ребе вы предлагаете спросить. Ведь у хасидов разные ребе: у вижницких свой, у гурских свой, у любавических… Пожалуйста, назовите имя, фамилию, чтобы было понятно, о ком идет речь.
— У нашего Ребе, — не смутился собеседник. — Вы же понимаете, кого я имею в виду? — обратился он к Лее.
Та кивнула.
— Хорошо, допустим, мы решим к нему обратиться. Но как он нам даст ответ?
— А мы напишем письмо, и вложим в «Игрот Кодеш» — это сборник его ответов на письма, которые он получал в невероятных количествах.
— Так, значит, мы напишем и вложим… И там найдем ответ конкретно для нас, правильно я понимаю? — потешался Симха.
— Вы увидите, — нетерпеливо произнес рав Гуревич. — Будете писать?
— Что же, почему не написать, — растягивая слова он выразительно посмотрел на свою спутницу. Улыбка так и играла в уголках его рта.
Он редко брал ручку в руки последнее время, и по его ощущениям сам процесс письма придавал всему происходящему оттенок детской забавы.
— Дорогой Ребе, — озвучил он вслух слова, которые вывел на бумаге. — Так можно обратиться? — И продолжал так же вслух: — Меня зовут Симха Ной…
— Пишите не фамилию, а Симха сын такой-то — по маме.
— Хорошо. Меня зовут Симха бен Шейна. Помоги, пожалуйста, мне и Лее бат… Тамар сделать важный выбор: жениться нам или нет. Сами мы на этот счет постановить не можем, но с нами сейчас находится рав Гуревич. Пожалуйста, ответь нам через него. Так как он человек нерешительный, то прошу тебя: дай ему однозначные указания по нашему поводу, и укрепи его, чтобы он не ушел от порученного ему задания, и вопрос этот наконец был разрешен.
Все трое, слушая спектакль Симхи, улыбались, и в настроении пребывали самом благодушном. Закончив письмо и сложив пополам, он вложил его в один из томов «Игрот Кодеш», все ещё не понимая, зачем это делает. Протянул через стол раву Гуревичу. Тот открыл на странице, где лежал лист бумаги, и стал читать. Веселье сразу прошло, и по мере того, как он углублялся в текст, глаза его становились всё шире, а волосы на голове зашевелились. Сидящие напротив него Симха и Лея удивленно переглянулись.
— Да что же там? — потребовал автор сочинения.
Рав Гуревич посмотрел на собеседника, потом снова в книгу, поднял глаза, опустил, и наконец, совершенно бесцветным от волнения голосом стал читать: «…сами вы решить этот вопрос не в состоянии, но с вами есть третий… Пусть он примет решение, но сделано это должно быть здесь и сейчас».
Ошеломлению слушавших письмо не было предела. Вокруг никого не было, но могло показаться, будто Ребе сидел за их столом и участвовал в разговоре! Симха попросил посмотреть книгу, перелистнул, пробежал глазами — ни предыдущая, ни следующая страница не содержали ничего даже отдаленно напоминавшего прочитанное раввином. Подлог исключался. Не могло быть сомнений в том, что ответ предназначался им, и никому другому!
Осознав ответственность, возложенную на него Ребе, рав Гуревич приосанился, голос его стал звучать твердо и безапелляционно.
— Поскольку Ребе поручил мне принять решение по вашему вопросу, я считаю своим долгом обусловить создание вашей семьи тремя принципами, на которых держится еврейский дом: шабат, кашрут, законы чистоты семейной жизни. Если вы принимаете на себя соблюдение этих заповедей, и хотите пожениться, скажите мне об этом сейчас. Если нет — сообщите об этом так же: здесь и сейчас.
Не говоря о том, что произошедшее потрясло Симху до глубины души, и шутить далее не было настроения, сейчас требовалось подойти к сложившейся ситуации серьезно. На него смотрел теперь не просто друг, а уважаемый раввин, которого он собственнолично вовлек в вопрос. Когда человек обращается к другому за рекомендацией, то должен поступать в соответствии с предложенным, иначе ему не следовало и вовсе беспокоить своего собеседника. Он так считал и так действовал по жизни.
Момент принятия решения наступил очень неожиданно и вызвал у пары острое волнение. Сердцебиение заметно участилось. Неопределенность последних месяцев давалась тяжело, и всё же, была так сладка. Три названных принципа заставили обоих задуматься, — Симха уже двигался по пути возвращения ко Всевышнему, Лея с этим медлила, — и, так на них и сосредоточившись, окончательного ответа они раву Гуревичу не представили.
— Я лишь хочу напомнить, что Ребе сказал «здесь и сейчас».
Симха так и не женился на Лее бат Тамар. Но хабадником стал убежденным.
2. Алтер Ребе писал: «Если победит Бонапарт, положение евреев улучшится и богатство их возрастет, но зато сердца их отдалятся от Б— га».
В Индию, как и вообще в страны юга Азии едет множество израильтян. Это уже успело превратиться в целую традицию: заканчивая службу в армии, ребята отправляются в длительные поездки «в поисках себя». Порой такие поиски затягиваются на годы и нередко заканчиваются потерей себя как еврея. Не для них одних восточные духовные практики обладают большой привлекательностью. Испытывающие духовный голод съезжаются со всего мира, чтобы хоть ненадолго, хоть на чуть-чуть погрузиться в мир нирваны, и забыть о ежедневных заботах. Повсеместная грязь, трудности с элементарным набором удобств, и коровы, разгуливающие, где им вздумается, являются здесь необходимыми элементами путешествия в духовные миры. Когда удается перестать обращать на всё это внимание, ты поднимаешься на ступеньку выше. Духовность растет.
Написано в книге «Тания» (гл. 18), что «…даже самый легкомысленный и грешники, которые есть в народе Израиля, в большинстве случаев жертвуют жизнью за Б-га, терпят страшные мучения, чтобы не отступиться от веры в единого Б-га». Мне не раз приходилось наблюдать, с какой категоричностью, еврей отвергает нечто, по его убеждению противоречащее иудаизму, о котором он сам едва ли много знает. Но в Индии никто не думает, что занимается идолопоклонничеством, хоть может носить одежду с изображением всех этих сочетаний человека с животным, не говоря уже о том, что в столь популярной сегодня йоге присутствуют элементы поклонения, не дай Б-г, божествам. И если бы это было не так, то не возникла бы необходимость в разработке кошерных йоги и медитации.
Потому как евреи народ бережливый, и вместо того, чтобы выбрасывать, мы кошеруем. Меня самого когда-то можно было повстречать в ашраме. Я с упоением впитывал каждое слово, которое говорил гуру, и старался четче выполнять каждое действие. Мое путешествие длилось два года. Встречая различных людей, я старался научиться у них гармонии, уравновешенности, спокойствию, не прибегая при этом ни к каким психотропным веществам. Я благодарен Всевышнему, благословенно имя Его во веки веков, что Он уберег меня от наркотиков; они тесно сопровождают жизнь туристов в Индии. Нередко бедные родители проводили дни в бессонном неведении, когда их дети вдруг пропадали, и не было с ними никакой связи. Мне не раз приходилось слышать в телефонной трубке надрывный плач женщин, о чьих сыновьях я им сообщал, — в большинстве случаев, слава Б-гу, о том, что они живы-здоровы, только им требуется время, чтобы прийти в себя. И тогда они смогут внятно поздороваться. После этого я, под глубоким впечатлением, шел звонить своей маме, но вместо теплых слов радости, слышал холод и непонимание. Могу в этом винить только себя.
Я ездил из города в город, не зная спокойствия. Мне хотелось подняться на самую высокую гору, попасть к величайшему монаху, чтобы узнать у него «истину». Тем не менее, поиски себя, в моем случае, увенчались успехом. Не знаю, за какие такие заслуги, — должно быть, моих предков, — но Всевышний милостиво дал мне вернуться к Нему, благословенному.
Стоял один из невыносимо жарких дней. Влажность достигала отметки в 90%, дышать было непросто. Я, с еще несколькими знакомыми, шел вдоль базара Сабджи Манди в Ришикеш. Этот город в Гималаях считается всемирной столицей йоги. Тяжело вдыхая и выдыхая жаркий воздух, я смотрел вокруг невидящими глазами, и брел вслед за своими товарищами. И всё же, взгляд мой зацепило что-то необычное. Я остановился, и когда наконец удалось сфокусироваться, отчетливо увидел то, что привлекло моё внимание: среди разноцветной пестроты рынка, между прилавками, один из которых был завален цветной капустой, а другой усеян различными пасленовыми, сбоку от которого паслась тощая корова, запустив в ящик свою морду, стоял хасид в сюртуке и шляпе и помогал прохожему надевать тфиллин. Я каждый день здесь общался с евреями, но уже успел позабыть о существовании таких, которые носят еврейскую одежду. Никогда прежде, живя в Израиле, я не воспринимал ее подобным образом, потому как там все евреи, но не каждый так выглядят. А в тот момент я вдруг мысленно дал ей такое определение. Звучит весьма логично: если по ней можно определить, что ты еврей и нельзя решить, что ты нееврей, значит, она еврейская.
Ребята окликнули меня, и я ускорил шаг. Виденная картина не шла у меня из головы. Я впервые задумался о мотивах религиозных — раньше для меня было очевидным, что они не кто иные, как фанатики, и такого объяснения было вполне достаточно. Для какой цели этот парень стоит на жаре в своей одежде, которая ее только усугубляет? Почему ему не сидится в Израиле, куда весь народ отчаянно стремился попасть на протяжении веков, и вместо этого он приехал сюда, на рынок в Ришикеш, чтобы одеть тфиллин какому-то одному еврею, который сейчас пойдет своей дорогой, будет дальше распевать мантры на полу? И ведь совершенно очевидно, что он не миссионер, потому что не станет раввин предлагать надеть тфиллин индусу. Он приехал сюда ради евреев. Может быть, он и мне бы предложил, окажись я рядом… Все эти мысли поразили меня до глубины души. Разве индус поедет за другим индусом в Америку, чтобы напомнить ему помедитировать?
Я вспомнил свою бар-мицву. Впервые мне было разрешено надеть тфиллин. Я долго готовился к тому дню рождения. Папа очень хотел, чтобы я красиво читал у Торы. Странно, что в столь раннем возрасте тебя начинают считать взрослым. Я тогда не понимал и половины смысла происходящего. Мне было невдомёк, зачем родители потратили деньги, и как эти коробочки могли столь дорого стоить. Спустя же какое-то время после случая на рынке, я был рад, что они лежали где-то в родительской квартире в Ашкелоне. Мама никак не могла постичь, почему я вдруг прошу их прислать. А мне разом стало важно, что право накладывать тфиллин выделяет меня среди других. В ашраме было много людей из разных стран мира, и каждый из них мог приобщиться к индуистской культуре. Тем не менее, к ним не подошел бы тот хасид, что в запредельную жару не снимал своей шляпы.
Я не первый и не последний человек, который в результате скитаний вернулся ко Всевышнему. Этот процесс занял по крайней мере 8-9 месяцев. Мне было свойственно откладывать новые мысли в долгий ящик. В течение этого времени, после вспышки ностальгии, коробочки снова лежали нетронутыми, теперь уже — в моем походном рюкзаке. Впоследствии довелось услышать немало историй возвращения ко Всевышнему, но могу сказать, что Б-г меня миловал. Он привел меня не через болезни и страдания, а лишь давая мне созерцать, слушать и размышлять.
У каждого был свой эпизод в жизни, который заставил посмотреть на вещи под другим углом. Мы познакомились с тем хабадником, которого я увидел на рынке, и не раз встречались, подолгу беседуя. Звали его Менахем. Худой, лет тридцати, невысокого роста, с острым взглядом серых глаз, он выглядел приветливым, и не переставал улыбаться. С его уст не сходили восхваления Всевышнего. В общении с ним я всё время оставался начеку, ждал его наступления, атаки, и готовился давать отпор. И раз за разом мое напряжение оставалось неудовлетворенным. Мы говорили на «опасные» темы веры и религии, но я не чувствовал от него ни капли давления, а только проникался всё большей симпатией к этому человеку. Он, казалось, не ведал, что такое уныние. Это тем более было заметно на фоне тех, с кем приходилось взаимодействовать на пути к познанию различных индуистских практик: у каждого случались дни или даже недели меланхолии, которая тяжело влияла на всех окружающих.
Когда человека, на которого равняешься, чей пример заставляет тебя двигаться дальше, ты видишь вдруг в глубокой депрессии, отрицающим значимость всего, что он говорил прежде, ты теряешься. У меня так было в самом начале моего приезда в Индию. Один парень, израильтянин, кстати, поразил меня своей, как мне тогда казалось, духовностью. Он был спокойный, не раздражался, говорил вещи, не укладывавшиеся у меня в голове и оттого звучавшие сакрально. Дани, его имя. Помню момент, когда нашел его в совершенно удрученном состоянии: будто погасла в нем искорка, которая сверкала и светилась еще буквально предыдущим вечером. Я ощутил, как подо мной рухнул табурет, на который я взобрался для подъема на следующую ступеньку. Неунывающий же рабби вселял чувство постоянства и уверенности. Очевидно было, что завтра он не станет опровергать то, в чём убеждал тебя сегодня. Будучи сосредоточенным лишь на собственных переживаниях, я, безусловно, видел только внешнюю сторону его работы, не задумываясь ни о том, что именно и как он делает, за какой счет он живет, ни что, возможно, есть то, в чем даже я мог бы ему помочь. Он был для меня чем-то вроде волшебника, а следовательно, ему было не о чем беспокоиться — он всё мог получить по мановению палочки. Только сейчас, по прошествии времени, когда я сам оказался в его положении, могу оценить, какой это духовный человек, какой он верующий.
Мир Торы и заповедей, который открылся мне в результате еще нескольких эпизодов, захватил меня и я погрузился в него с головой. Говорить об этих случаях нет никакого резона, поскольку они имели смысл только для меня в том состоянии, тогда как другой человек сделал бы тшуву уже после одной встречи с шалиахом, которая ведь оказала наибольшее влияние, и лишь внутренняя инертность не давала мне последовать за зовом души. В который раз родители мои не могли отыскать ответов на вопросы, когда их сын Янкель неожиданно вернулся и объявил, что поступает учиться в йешиву.
Прошло несколько лет со времени написания письма Ребе. Близился Рош а-Шана — день, когда судится, вся земля. Обитатели ее трепещут, даже, может быть, не понимая причины. Когда готовится приговор — любого оставит покой. На душе у Симхи также было пусто и тревожно. Существовало множество обстоятельств, которые могли объяснить подобное состояние, но легче от этого не становилось. Образ жизни не требовал от него заранее строить планы, и он еще не знал, где будет проводить праздник. Семьей Симхи была дочь, которая училась в Европе, и брат, с женой и тремя детьми. Дочка не приезжала — вплоть до кануна праздника длились у нее занятия. Поскольку при университете был чудесный ХАБАД, за нее можно было не беспокоиться. Брат, по сложившейся традиции, ехал в Израиль — единственную страну в мире, где проводить праздники естественно, — они отмечаются большей частью ее жителей. Это становится весьма ценным компонентом, когда в остальное время года проживаешь за ее пределами.
Честно говоря, самому Симхе не хотелось ничего. Шел месяц раскаяния, а сердце его в последнее время всё больше отягощалось. Ночь отдохновения не принесла. Беспокойным он уснул, и беспокойным проснулся. Мысль о том, что эти отношения так выбили его из колеи, вызвала у него негодование. Подумал: раньше молился по два с половиной часа, занимался в зале и бегал по 10 километров каждый день. Теперь же зал и бег были заброшены, а молитва стала намного короче — ему никак не удавалось вернуть ту направленность мыслей и сердца, которая у него прежде была. Раздражение, вызванное этими размышлениями, помогло Симхе собраться с силами. Он сделал глубокий вдох, протяжно выдохнул: так продолжать дальше нельзя, нужно заняться собой. Да-да, может быть, поехать в тот спа-центр, о котором на днях говорил Ицик, сесть на диету — привести себя в порядок! Мудрый Шломо предостерегал: «Не отдавай женщинам силу свою». Разве заметишь, как это происходит? Мысль об индийском спа, — может быть, лучшем в мире, — приподняла Симхе настроение. Очень скоро он сложил в голове программу по возвращению в форму, и, будучи человеком решительным, заказал поездку еще до начала рабочего дня — Индия жила на несколько часов впереди.
Закончив утреннюю молитву, он сел за стол в своем кабинете, придвинулся. Посмотрел на телефон и увидел на экране уведомление о пропущенном вызове от рава Гуревича.
— Рад вас слышать. Как проходит месяц элул, вы уже совершили тшуву?
— На звонок Рав Гуревич ответил сразу.
— Вы знаете, да. Буквально сегодня утром. Прекрасная вещь — очищает совесть и поднимает тонус. Рекомендую.
— Очень хотелось бы последовать вашему примеру. Боюсь, если я с этим не поспешу, то придется делать ее, уже параллельно занимаясь поисками новой работы.
— Что случилось, рав Шломо?
Ничто не лишено политики. Только начинает формироваться некое объединение людей (любого возраста), политика пускает в него свои корни. Это одна из самых естественных вещей на свете. Она возникает помимо воли человека, зарождается невинно и деликатно. Она бывает тесно связана с благими намерениями, а также сопереживанием и самоотдачей, если не говорить о гораздо менее чистых устремлениях, о которых все и так знают. В общине политика всегда присутствует, без нее никогда не обходится. Что уж говорить о государстве, если группа людей, целью которой является служение Всевышнему, благословенно имя Его во веки веков, немедленно делится на подгруппы, каждая из которых пытается убедить остальные в правильности ее версии и мнения. Такое положение вещей может вызывать злость, досаду, и множество других бесполезных чувств, но изменить человеческую природу весьма сложно.
В последнее время в синагоге рава Гуревича начало нарастать недовольство его работой, хоть он и вкладывал в нее всю душу. Ему никогда не приходилось легко, но на этот раз оппозиция была особенно сильна. Настроения подогревались стараниями одного из влиятельных членов общины, крупного её спонсора. Ему удалось обратить против раввина значительную часть попечительского совета, и они, увидев ситуацию его глазами, были готовы к решительным действиям. Судьбоносное заседание было назначено на ближайший вторник.
— Симха, на вас вся надежда. Вы же никуда не уезжаете?
— Именно это решение я и принял сегодня утром. Я еду в Индию.
— Вы не можете! Когда ваш друг в… Погодите, вы что, на Рош а-Шана там собираетесь быть?
— И на Йом-Кипур, и на Суккот.
— Послушайте, рэб Симха, при всём уважении, еврей не должен находиться один в это время. Где вы там будете молиться? Где питаться? А сукка?
— Там есть Бейт-Хабад, я уже проверил. Думаю, я справлюсь. Поверьте, мне нужна эта поездка. Сожалею, Рав Шломо, но я на собрании быть не смогу. Не беспокойтесь, всё будет хорошо. Вы же хасид!
— Симха, я вас умоляю, отложите вылет, вы мне здесь так нужны!
«Битахон», упование на Всевышнего, называют тяжким трудом. Нужно верить и вести себя в соответствии с убеждением, что «нет в мире опоры, кроме Всевышнего», но это не означает бездействие. Напротив, нужно предпринимать все возможные усилия для осуществления того, в чем ты уповаешь на Него. Рав Гуревич видел много чудес своего «битахон», и действовал до последнего. Много лет назад Всевышний послал ему в лице Симхи друга и защитника, проверенного, в последствии, в самых непростых ситуациях. И сейчас раввин балансировал на грани — в момент обращения к человеку из плоти и крови нужно верить не в его добрую волю, а в Того, кто создал и его, и ситуацию, и продолжает каждое мгновение создавать весь мир. С этим звонком испытание веры Рава Гуревича не кончилось. Собеседник не стал менять планов, и в понедельник сел в самолет и улетел.
По роду деятельности, а также по велению сердца, Симхе довелось объездить множество стран. Его израильский паспорт избавлял от необходимости дополнительно обращаться за разрешением на въезд во многие из них. В Индию направлялся впервые. Полет утомил его, он мечтал отдохнуть. Протягивая документ пограничнику, уже мысленно перенесся в отель. Тот полистал книжечку, потом пролистал ее в обратную сторону, нахмурил брови и поднял глаза на вновь прибывшего.
— А виза ваша где?
— Простите, какая виза?
— Для въезда на территорию Индии требуется виза.
— Я же гражданин Израиля, мне виза не нужна.
Симха начинал волноваться.
— Сэр, гражданам Израиля да нужна виза. Я не могу вас пропустить.
Разморенный за время в пути, Симха напрягся, испытав абсолютно, как ему показалось, ненужный стресс. Совсем не хотелось ему лететь обратно, и он начал быстро перебирать в памяти знакомых, которые потенциально могли помочь разрешить проблему. Остановив выбор на одном высокопоставленном дипломате, он набрал его номер. Он чувствовал себя неловко, излагая собеседнику обстоятельства сложившегося положения, но молчать — означало ехать домой. Чиновник обещал сделать всё возможное. Закончив разговор, Симха принялся расхаживать по залу, в котором ему предстояло провести ближайшие пару часов. Над пропускными пунктами паспортного контроля была стена со скульптурами, изображавшими огромные руки, застывшие в различных жестах. Время шло, и казалось, что все они, как одна, машут в знак прощания. Вопрос дошел до министра иностранных дел Индии. После продолжительных переговоров было предложено: туристу Нойбергеру полететь на Шри Ланку, где он мог за короткое время получить индийскую визу, и вернуться обратно. Симха обрадовался — он считал такое решение идеальным. Но пограничник был иного мнения.
— Он вернется туда, откуда прилетел. Таковы правила, — пояснял он министру по телефону.
Разговаривал служащий очень уважительно, как это умеют индусы, но стоял на своем, невзирая на пост, занимаемый просителем.
Обладатель израильского паспорта, измотанный длительным ожиданием, был возмущен и поражен принципиальностью рядового сотрудника пограничной службы. Такое поведение было достойно восхищения, но обстоятельства не располагали к выражению именно этого чувства. Телефонные звонки не смолкали, а пограничник был всё так же вежлив, немного робок, но непреклонен. Исчерпав все свои козыри, вновь прибывший, всё-таки, «вернулся туда, откуда прилетел».
Приземлился в Киеве он ранним утром. Будучи глубоко убежденным в том, что на всё происходящее с нами в этой жизни, есть воля Всевышнего, Симха не стал заострять внимание на своем неудовольствии от подобного исхода дела, но задал себе вопрос: по какой причине или с какой целью, на его взгляд, это произошло. Он обдумывал ситуацию всю обратную дорогу. Ответ казался очевидным.
— Вы же улетели.
— Рав Шломо, вы всё ещё хотите, чтобы я пришел на заседание? — Симхе не доставляло удовольствия вспоминать о своем рейде.
— Я очень хочу.
Рассказывая впоследствии о том, что происходило на собрании попечительского совета, Рав Гуревич обычно изображал автоматную перестрелку. Пока выступала многочисленная оппозиция, Симха, казалось, спал. Нервы — перелеты существенно отразились на его состоянии. Когда же последняя речь была произнесена и разгром выглядел полным и бесповоротным, он как раз проснулся, огляделся по сторонам и тихонько попросил предоставить ему слово. Он не обращался к главному вдохновителю обсуждения, но говорил с теми, кто его поддержал, адресуя свой посыл к каждому по отдельности. Со спокойствием бывалого адвоката он искусно разрушил фундамент, на котором стояли опоры обвинения, заложив, при этом, новый, еще более крепкий — в пользу защиты. Не прошло и получаса, как оказалось, что в общине нет вовсе никакой оппозиции, и все, за исключением одного, вполне довольны работой раввина. На том выступавший закончил и ушел. За дверью друзья обнялись. У рава Гуревича срывалось с губ поучительное «вот видите», но он сдержал себя и промолчал. Ничего и не требовалось говорить. Битахон.
К этому времени была уже готова виза, пора было возвращаться в аэропорт.
Отель-спа располагался в Гималаях, наиболее близко — к городу Ришикеш. Сюда, как правило, приезжали надолго — заниматься йогой и медитацией в многочисленных ашрамах. Всё здесь было пропитано идолопоклонничеством, вплоть до самого названия места. Статуи, обряды, воскурения оказывали сильное воздействие на приезжавших сюда, в «священный город». От Дели его отделяли 250 км.
Этот последний отрезок пути Симха решил проделать на машине, специально заказанной из отеля. На сайте перечислено было несколько вариантов вида транспорта, которыми можно было воспользоваться: самолет, вертолет, поезд или машина. Напротив последнего стояло примечание: «Дорога занимает от 5 до 8 часов в зависимости от плотности движения». Симхе такая оценка показалась не совсем реалистичной. Его опыт говорил, что не может автомобиль пять часов плестись расстояние в 250 км. «Опечатка, наверное», — подумал он, заказывая машину. В аэропорту его встретил водитель в белой рубашке и фуражке на голове. За спиной красовался большой черный джип. Симха улыбнулся, предвкушая поездку с комфортом и скорое прибытие в гостиницу.
Дороги Дели были запружены различными видами транспорта, пассажир черного автомобиля смотрел на них через окно с заднего сидения. Правила движения соблюдать было крайне сложно — между машинами, грузовичками, автобусами ТАТА, шныряли мопеды и велосипеды, ехали телеги, запряженные лошадьми, со всех сторон выезжали рикши, вело- и авто-, встречались даже традиционные. В довершение всего, среди этого потока путь себе прокладывали пешеходы, и, конечно же, коровы. Невозможно было оторвать глаз от этого бесконечного муравейника, так был он непохож ни на что знакомое и привычное. Это не была постановка в театре или комедийный фильм. Так жили люди — каждый, пробираясь от места к месту в дневной суете. Поминутно раздавались автомобильные гудки, каждый считал собственную персону центром движения и уверенно шел напролом, но не было здесь злости — сигналы служили способом предупреждения, а не выражения мнения о едущем по соседству. Когда прошли минуты завороженности, Симха стал посматривать на часы. Такими темпами далеко не уедешь. Оставалось ждать, когда закончится город и начнется, наконец, магистраль.
— Может, по другой дороге поедем? — предложил пассажир. — Мы еле движемся.
— На другой, сэр, то же самое. А так мы прямо попадаем на шоссе, ведущее в Ришикеш.
— Скорее бы уже это шоссе.
Домов и хижин за окном становилось все меньше, вскоре они и вовсе исчезли из виду, а стрелка спидометра всё не сходила с отметки в 40 километров в час. Город не заканчивался, велосипеды разъезжались с мопедами, за ними пыхтели автобусы, между ними юркали рикши, груженные коробками или, словно, в китайском цирке, детьми разного возраста. Один парень даже умудрился запрячь свою клячу в ящик из-под кока-колы, и, взобравшись на него, понукал гнедой. Это напоминало массовую эвакуацию, когда впереди сотни километров, и каждый передвигается, как придется. Симхе вспомнилась информация, приведенная на сайте. Там также, кажется, значилось, что, хотя большинство постояльцев предпочитает выбирать автомобиль, этот вид транспорта не рекомендуется. Оставалось надеяться, что дорога ограничится пятью часами.
Индия славится своим особым запахом, окрашивающим все впечатления об этой стране. Впрочем, он беспокоит лишь по приезду, потом он становится органичной частью пейзажа. Большая жара еще с трапа самолета возвещает о свалках и сточных канавах, встречающихся на каждом шагу. Потом к этому аромату примешивается пряный оттенок специй, терпкий — пота, и удушающий — выхлопных газов. Была проделана половина пути, когда Симха попросил водителя остановиться на ближайшей заправке, на которой имелись удобства. Неясно, что послышалось индусу, но только он тут же свернул к обочине и остановил машину. Вышел, открыл своему пассажиру дверь, приглашая наружу. Когда тот в недоумении осторожно ступил на землю, шофёр обвёл рукой простор, который открывался по бокам дороги и с достоинством произнес: «Удобства, сэр».
Спустя еще несколько часов, автомобиль въехал наконец на территорию отеля, и Симха почувствовал, будто попал в параллельный мир. Вокруг царил покой, а через лобовое стекло виднелся великолепный ажурный дворец Махараджи Тери Гарваль, который теперь служил покоями для приезжих. Никакой грязи, шума, столпотворения — повсюду зелень, подстриженная, ухоженная. Атмосфера в отеле царила необыкновенная — персонал был вежлив и услужлив, вокруг витало чинное умиротворение роскоши. После реставрации дворца здесь оставались некоторые детали обстановки, напоминавшие о прежних венценосных постояльцах — бильярдные столы столетней давности. Личный каток Махараджи был преобразован в зал приемов, но чайная комната сохранила былой шарм колониального периода.
Симхе предстояло провести в этом месте ближайший месяц, и он заказал для себя хороший номер. Это была вилла со спальней, гостиной, верандой и собственным бассейном, лазурная вода которого переливалась через край и будто ниспадала непосредственно в джунгли, которые обрамляли величественные горы, открывавшиеся взору на горизонте. Он не поверил, что вся эта красота будет предоставлена в распоряжение ему одному. Запах нечистот, сопровождавший его всю дорогу сюда, разом растворился, будто никогда и не существовал. А действительно ли были все эти люди, и рикши, и коровы? Или это лишь красочный сон?
Своё желание сменить обстановку Симха реализовал сполна. Ничто здесь не напоминало о рутине украинской столицы. У него появились совершенно другие заботы. Начало было положено на следующее утро встречей с шеф-поваром, который уверял, что может выполнить любые гастрономические желания. Отставив в сторону мысли о сочных стейке и бараньих ребрышках, постоялец отеля попросил сделать его меню вегетарианским и низкокалорийным. Затем, ему были представлены специалисты по аюрведе, йоге и прочим восточным практикам. Программа была расписана по дням.
Виды на Гималаи способны были захватить дух, атмосфера, тщательно создававшаяся улыбчивыми индусами, призвана была расслабить душу и тело. Но душа не отдыхала. Первая же процедура, невинный массаж вызвал раздражение и взволновал Симху. Когда мастеру аюрведических искусств не удалось омыть ноги клиента, поскольку тот наотрез от этого отказался, он, немного растерявшись, попытался сосредоточиться и начал, стоя у стола, бормотать какие-то слова, но снова был прерван.
— Что это, что ты говоришь?
— Это специальная молитва, сэр. Мы всегда ее…
— Не надо, не надо, — запротестовал «сэр». — Давайте просто перейдем к массажу.
Тот и вовсе смутился. Не зная, как поступить, он показал Симхе мисочку с какой-то травкой.
— Обычно перед процедурой мы посыпаем этим голову… Не надо. Всё, понял.
Напряженным был только первый раз. Будучи осведомленными, персонал больше не предлагал ему никаких ритуальных прелюдий, и последующие сеансы приносили только положительные эмоции. Тем не менее, у него остался осадок, и в течение всего своего пребывания в Индии он был начеку — чтобы не быть вовлеченным ни в какие идолопоклоннические обряды.
Характер местности в его полноте он смог ощутить, когда поехал на прогулку в близлежащий Ришикеш. Еженощные воскурения в честь реки Ганг, бесчисленные статуи местных божеств и храмы, в которых им служат, привели Симху в ужас. Он стал тщательно перебирать в памяти заповеди, связанные с запретом идолопоклонничества: запрет проявлять интерес к идолослужению, запрет следовать путями народов, отвергающих Б-га и подражать их обычаям, запрещение приобретать что-либо, связанно с идолослужением… Где было написано, что нельзя идти по улице, на которой находятся их культовые сооружения?
Всё, что для странников из западного мира выглядело столь привлекательным, невероятно духовным, древним и мудрым, было прямо запрещено Торой. Тысячи богов у них есть, тысячи! Но «нет подобного Г-споду, Б-гу нашему».
Сегодня может казаться, что идолопоклонничество — удел минувших тысячелетий. Очутившись же в одной из его столиц, Симха почувствовал себя дурно, защемило в груди от нарастающей тревоги. Зачем было так далеко ехать, чтобы главные дни в году провести среди всего, что им противоречит?
Может, это была ошибка? Уехать? А как, куда — нет времени что-либо менять. Потом он вспомнил, что, в конце концов, здесь же есть ХАБАД. Они никуда не уезжают, они, наоборот, — приехали. Задача еврея состоит в том, чтобы нести свет, поднимать искры святости, а ведь они есть и в самых низких местах. Значит, он может остаться. Только нужно побольше учиться, и оградить себя от всей этой пестроты.
Приняв решение не уезжать, Симха вернулся в гостиницу. Время близилось к закату, и сказав минху, он пошел прогуляться по территории. Под вечер становилось прохладно, и от этого природа казалась еще чище. Его вилла располагалась ниже по склону по отношению к дворцу, где уже зажигались огни. Он шел вдоль величественной ограды — такая окружает монаршие резиденции. Тропинка огибала склон и вела вглубь, где начинались непроходимые джунгли. Менеджер гостиницы, встречавшая его по приезду, говорила, что там проживает персонал и постояльцам там будет неинтересно — мягко намекала, что вход воспрещен. Вокруг никого не было видно, и он брел дальше по тропинке. Она заканчивалась чередой небольших домиков. Дойдя до одного из них и отметив его опрятность, Симха повернул назад. В эти минуты темнота стремительно овладевала пространством, от чего становилось не по себе.
Неожиданно, справа от себя он услышал необычное хмыканье, исходившее из чащи леса. Присмотревшись, он разглядел очертания обезьян на деревьях. Число их росло, и настроены они были не совсем миролюбиво. Он начал пятиться, наблюдая за ними, пока они приближались. Заметив краем глаза валявшуюся на земле ветку, он вспомнил, что вдоль границ территории отеля обычно ходил специальный работник с палкой, отгонявший ею обезьян. С проворностью пантеры Симха схватил ветку, к счастью, она оказалась довольно увесистой. Один замах заставил мохнатую братию остановиться. Застыв на мгновение, они продолжили наступление, следуя за вожаком. Пришлось убедительнее занести палку над головой, и даже издать какой-то устрашающий звук, чтобы обезьяны разом в испуге прижались к земле и, вспомнив, что они достаточно отдалились от спасительной черты деревьев, начали рысцой по группкам пробираться назад.
Уже было совсем темно, когда Симха смог, с облегчением вздохнув, перестать пятиться. Опасность была настоящая — их было не меньше пятидесяти особей. Индия в её полноте. Ещё одно священное животное.
Разговорившись со специалистом по аюрведе, с которым у них успели установиться хорошие отношения, Симха убедился, что обряды, изображения и изваяния не были бутафорией или шоу для туристов. Люди в самом деле верили в весь этот многообразный пантеон, не подвергая сомнению его реальность и силу. Медитация, йога, аюрведа тесно переплетены с индуизмом, и приобщаясь к ним естественно перенять философские понятия, образ мышления, жизни, в них заложенные. Крайне опасно для еврейской души.
Симха знал, что в гостинице остановилась израильтянка — он сталкивался с нею несколько раз, слышал, как она говорила на иврите. Однажды вечером они оба оказались в ресторане, уютно расположившемся на верхушках деревьев.
— Мне кажется, вы тоже из Израиля, — заговорила она первой.
Видно было, что женщине не доставало общения и внимания, и она была рада неожиданной компании. Возраст ее можно было определить, как средний. Она следила за собой — это тоже было видно — и была накрашена ярче, чем того требовал случай.
Когда ее собеседник представился, она не без толики кокетства предположила:
— Мое имя, я полагаю, вам известно. Нет? Как, вы что же, телевизор не смотрите? А, тогда ясно. Меня зовут Тирца Фрайман. Я актриса. А вы, позвольте узнать, чем занимаетесь?
Разговор развивался по известной формуле, и вышел на вопрос об обстоятельствах, приведших сюда, высоко в гималайские горы, двух преуспевающих израильтян. Если бы Тирце было дать волю, она могла говорить об этом часами.
— Я приехала к своему гуру. Это одно из моих любимых мест на земле. Я здесь парю. Сюда только попадаешь, появляется желание жить. В Тель-Авиве я, в прямом смысле этого слова, чахну.
— И что же здесь такого особенного?
— Как, разве вы сами не чувствуете? Вы, наверное, слышали о «сильных» местах в мире — так это одно из них. Здесь духовность можно черпать ложками, Ришикеш — святой…
— Не могу поверить, что слышу это от жительницы Израиля, где хоть каждый день можно ездить к Котелю, в Цфат, к праведникам… Это святая земля!
— Да, но послушайте, я там всего этого не чувствую. Все только хотят тебя ограничить и заковать в кандалы: этого не одевай, этого не ешь, на машине не езди… Бедные женщины — они в такую жару ходят в этих ужасных косынках, все в черном, замотанные, закутанные. И в воздухе стоит напряжение — постоянно находиться бок о бок с арабами, которые только и хотят, что тебя убить. Разве там можно жить спокойно и счастливо?
— Смотря, что вы называете счастьем.
— Я говорю о том, о чем мечтают все — чтобы на душе не было тревожно, чтобы радоваться каждому дню, не ругаться ни с кем, а любить и быть любимым, заниматься тем, что нравится… Когда я первый раз сюда приехала, я будто попала в параллельный мир — все доброжелательные, улыбаются, никто на тебя не кричит, не злится. Медитации помогли мне обрести гармонию в самой себе. Я поняла, что это тот духовный путь, которого я искала. Теперь меня здесь часто можно увидеть — как только перерыв в съемках… Мне кажется, не люби я так играть в кино, я бы поселилась здесь, жила очень просто, уединенно — почему людям всегда нужно за чем— то гнаться?
— Положим, поселились бы вы здесь. Ну а другим, что делать?
— В смысле?
— Есть же много других людей на земле, евреев, в их числе. Они тоже хотят быть счастливыми.
— Пусть приезжают сюда, — Тирца недовольно хмыкнула, будучи вынужденной возвращаться из собственных грёз.
— Не у всех есть возможность сюда приехать. У кого маленькие дети, больные родители, у кого нет денег не просто на то, чтобы жить здесь, не работая, а даже на билет на самолет. Как же им стать счастливыми?
— Что вы хотите этим сказать?
— Я лишь подумал… Столько людей едут сюда, чтобы «найти себя», «обрести гармонию» — и всё это «о себе». Никого не заботит, что в этот момент происходит у ближнего, может, его можно выручить? Даже не деньгами — сочувственным словом, советом, вниманием. Еврей, например, должен давать деньги в пользу бедных, а также на общественные нужды, и это не только процент от дохода, это и личное время, и другие проявления участливости по отношению к ближнему. Раньше жили не так — помогали друг другу, поддерживали. Сейчас никому не хочется рушить собственное равновесие, вникая в чужие проблемы! Но как-то это… не по-человечески, что ли… Вы не согласны?
Тирца замолчала. Ненавязчивое общение, на которое она рассчитывала, напротив, всё больше затрагивало душу, придавливая камнем сердце, будто пробуждающееся от наркотического сна. Зачем этот человек портит ей настроение и выводит из прекрасного состояния легкости, которого она так долго пыталась достичь?
— Так что же вы всё-таки хотите сказать?
Пока женщина молчала, Симха старался не смотреть на нее — не давить. Ее вопрос вызвал улыбку на его лице, он внутренне аплодировал ее гибкости. А может, она просто не хотела быть загнанной в угол?
— Я вам расскажу одну хасидскую притчу. Жил в Кракове один еврей по имени Айзик. Жил бедно, но не жаловался, только весь день молился, просил Всевышнего, чтоб Он, благословенный, помог ему во всех его тягостях. И вот, как-то ночью снится ему сон: будто бы он, Айзик из Кракова, стоит под большим величественным мостом, и будто бы он знает, что это в городе Прага, и кто-то ему говорит, что здесь зарыто сокровище, ему принадлежащее. Айзик подивился сну, но в путь отправляться не стал — забот и дома хватало. Когда же сон повторился на следующую и на следующую ночи, он решился попытать счастья. Оказавшись в Праге, после долгой утомительной дороги, он отыскал мост — выглядел тот в точности, как во сне, — и стал копать. В это момент появились стражники. Они схватили бедного еврея и увезли с собой. В ответ на требовательный вопрос, что ему понадобилось у моста, Айзик честно рассказал свою историю. Услышав ее, один из стражников рассмеялся и сказал: «А мне каждую ночь снится, что у одного еврея в Кракове по имени Айзик клад лежит дома за печкой, но, как видишь, я не сорвался и не пошел искать среди сотен Айзиков, у каждого из которых дома есть печь». И на том отпустил бедолагу. По возвращении домой наш еврей первым делом полез за печь, где он и в самом деле нашел большое сокровище. Мне хочется надеяться, что каждый еврей, который все— таки едет в Индию, узнает здесь о духовном кладе, лежащем у него дома. А его сокровище сделает счастливыми всех остальных.
3. Вернувшись из Индии, я пошел учиться в йешиву в Цфате. Не двигало моими действиями намерение становиться раввином — каждый мужчина обязан учить Тору, будь то адвокат, доктор или сапожник. Мне, тем не менее, не хватало тогда страха и любви в сердце, чтобы воспринимать это как заповедь — учеба была для меня естественным результатом моего стремления познать истину. Несказанное удовольствие доставляло мне посвящать этому целые дни, не тревожась ни о чем другом. Известна в Мишне дискуссия о том, что важнее — действие или изучение. В условиях гонений во времена Адриана, когда и учеба и соблюдение были запрещены, этот вопрос имел экзистенциальный характер: ради чего из двух в первую очередь стоит брать риск? В результате обсуждений пришли к согласию, что важнее изучение, поскольку оно приводит к выполнению действия.
Велики наши мудрецы! Если вначале я учился ради самой учебы, то скоро мне стало важно знать, как нужно поступать, чтобы выполнять и не нарушать. «Действие» достигло своего апогея, когда я решил сдать экзамен на звание раввина, чтобы иметь возможность официально отправиться в шлихут — распространять заповеди среди несоблюдающих евреев.
Человеку свойственно фантазировать на тему того, как бы сложилась дальнейшая его судьба, не произойди в жизни то или иное событие или разговор. Мне также порой приходят мысли, что хабадником я стал лишь благодаря тому человеку на рынке, а встреть я представителя, скажем брецлавских хасидов, ездил бы сейчас в Умань. Но такие идеи — лишь развлечение для мозга. Понятным, в то же время, является, что Всевышний приблизил меня именно посредством ХАБАДа. Впрочем, мой мир тогда делился лишь на две категории: на религиозных и нерелигиозных. Перестав рассматривать первых как фанатиков, как пережиток, как «прошлое тысячелетие», я стремился постичь тайные знания, которыми, — я был убежден, — они обладали. Поначалу мне казалось, что всё, что я учу — слишком просто. Мне хотелось погрузиться, быть захваченным и унесенным глубочайшей мудростью, которая дана человеку, а мы всё читали Пятикнижие. Все эти истории я и так слышал в детстве — что еще в них можно отыскать? Я запасся терпением, стараясь не высказывать своих соображений вслух. Глубина начала проступать незаметно и очень естественно, и только со временем я отметил, что стал получать удовольствие от учебы. Моя душа была мне благодарна.
Я женился на следующий год после окончания йешивы. Мы с женой оба хотели отправиться в шлихут, и часто перебирали разные страны, мечтая то об одной, то о другой. Ждать нам оставалось недолго. Хупу нам поставили в Лаг ба-Омер, а уже в середине Тамуза позвонил мой товарищ и сказал, что шалиаху в Ришикеш нужна помощь — он должен был на неопределенный срок вернуться в Израиль. У меня замерло сердце, когда он произнес название города — такое было ощущение, что со мной разговаривал сам Всевышний. Немногие знали, что в Индии я провел два года, и тем более, что лелеял надежду приехать туда уже обновленным, и помочь людям найти их дорогу назад. На глазах выступили слезы: Он, благословенно имя Его во веки веков, милостиво возвратил меня, и теперь доверял работать в том же городе с другими евреями, такими же заблудшими, как я в то время. Моя супруга была беременна, и я пережил много мучительных бесед внутри самого себя, прежде чем открылся ей, решив, что поступлю по ее слову. Я чувствовал проявление Провидения в поступившем предложении, но боялся, что жена, в ее положении, откажется ехать в Индию — жару, антисанитарию, частые перебои в подаче электроэнергии, отсутствие условий для кошерной жизни.
Выслушав меня, она умолкла на пару мгновений. Затем, посмотрев мне в глаза, вынесла свой вердикт: обратиться за советом к Ребе. Я вздохнул с облегчением. Страны Азии вызывали у нее неприязнь и страх, но она не стала закрывать для нас дорогу туда. В поступке ее я увидел проявление крепкой веры во Всевышнего, в то, что всё происходит с его ведома. В тот же день мы написали Ребе, и полученный ответ убедил нас, что нужно ехать. Затем было время долгих разговоров, полных надежды, азарта, нетерпения, веры, и в то же время волнения, страха, дрожи.
Порой хотелось поскорее приступить к действиям, а иногда сердце выскакивало из груди от волнения: что если никто не станет слушать, если вдруг закончатся деньги, если… Ребе говорит, что еврей, даже если он один, может сделать очень много, осуществляя волю Всевышнего. Ничто не может помешать шалиаху, если он помнит и верит, что «нет никого на свете, кроме Него». Но ведь мы не одни, с нами был сам Ребе! Написано: «…святые Ребе призывают милосердие свыше к тем, кто связан с ними… размышление Ребе пробуждает внутренние силы того, о ком Ребе думает».
Еврейский народ — это единый организм, и каждый несет ответственность за его здоровье. Ребе — это глава еврейского народа, и как голова знает всё, что происходит в организме, так ему известно, что происходит с каждым из евреев. В прежние времена несоблюдающих было гораздо меньше, нежели соблюдающих.
Евреи жили компактно, и чем больше нас выделяли другие народы, тем с большим трепетом мы относились к заповеданному нам закону. Многое с тех пор поменялось. Растущее благополучие раскалило железную основу, на которой строилась вера предков, и евреи захотели смешаться со всеми. Закалили это желание Холокост и сталинские репрессии. Нас уничтожали физически и духовно. Кто мог передать внукам еврейство, если деды заставили себя о нем забыть? Кому было под силу поднять еврейство из руин? Ребе. Он продолжил дело своего святого тестя и придал ему небывалый размах. Ребе начал исправлять район за районом, город за городом, страну за страной, отсылая туда своих посланников, которые должны были создавать условия для соблюдения заповедей евреями, проживающими в той части света. Шалиах человека — как сам он. То есть, человек совершает определенное действие через посланца, как если бы он делал это самостоятельно.
Сейчас говорят, что ХАБАД есть везде, где есть Кока-Кола. Он есть и там, где даже ее нет. Тысячи молодых и уже проверенных временем семей посвящают свои жизни служению делу Ребе — приближению евреев. Они приезжают на место, где нет ничего, или, может быть, есть немного, и, словно бизнесмены, менеджеры, архитекторы создают синагоги, школы, рестораны, миквы и множество других учреждений, вокруг которых должна строиться жизнь еврея. Они стараются приобщить каждую душу к заповеданному ей знанию о том, что нужно, что разрешено, запрещено. Но в отличие от бизнесменов, они не ждут прибыли. Нередко приходится им работать на грани, закладывая собственное имущество, живя от чуда до чуда, коими полнится работа. Порой их счета в буквальном смысле оплачивает Ребе, в нужный момент направляя к ним людей, приносящих цдаку или выручающих другим образом. В том заключается феномен чуда, что ты не можешь на него рассчитывать. И переживаешь до последнего мгновения.
Может ли ученик йешивы, изучающий с утра и до вечера хасидут, Мишну и Талмуд, предположить, что ему придется обивать пороги банков в поисках кредита, муниципальных органов — для получения разрешений на строительство, нанимать подрядчиков, трудоустраивать учителей, заниматься поставкой продуктов? Учат ли его всему этому в йешиве? Но не умение главное. Главное — вера. Святой наш учитель Баал-Шем-Тов вознесся к чертогу Мошиаха, и вопросил: «Когда придет господин?» «Когда источники твои распространятся повсюду», — был ему ответ. И пока не пришел господин — у шалиахов есть работа!
Мы прибыли в Индию незадолго до Рош а-Шана. Первые несколько дней дались моей жене нелегко — ее постоянно мутило от запаха, который сопровождал нас в Дели повсюду. После двух лет, проведенных в Индии, я его вовсе и не замечал. Страна была мне знакомой, но теперь приходилось открывать ее с совершенно новой стороны. Нашей отправной точкой стал дом бесконечно гостеприимных Хезки и Ривки Товкес — шалиахов в Дели. У них останавливались все новоприбывшие посланцы, хозяева рассказывали об особенностях жизни здесь, много советовали по поводу питания. То была бесценная информация, способная сберечь месяцы проб и ошибок. Впрочем, не было даже недель, не то что месяцев.
Денег у нашей молодой семьи было немного, как потом оказалось. Мы взяли с собой всё, что удалось выручить за мебель и другие вещи, приобретенные после свадьбы, частью нас снабдили родные, еще часть даже пришла перед самым отъездом в качестве цдаки от знакомого знакомых. В Индии, считается, дешево. И всё же, не бесплатно.
Мы погрузились в работу практически с первой минуты. Каждый день был так наполнен событиями, встречами, что время, казалось, раздвигается. Окунувшись в подготовку к праздникам, я освоился и перестал беспокоиться. Я волновался, но не переживал так, как до приезда. У меня было ощущение, что мы здесь нужны.
Еще дома, в Израиле, я с замиранием сердца представлял, как встречу людей, с которыми жил в ашрамах, дружил, был знаком. Уже тогда я искал для них слова, мысленно рассказывал им о Всевышнем, о пути еврея. Порой я воодушевлялся и желал ускорить наш приезд, но когда беседы начали происходить наяву, я больше не был столь убедителен. В каждом человеке из моего прошлого я видел себя, и потому относился к нему с большим трепетом, зная, как легко его оттолкнуть. Смог бы я подобрать слова для самого себя в том состоянии? Иногда даже самая незначительная фраза способна пробудить душу. Всевышний приблизил меня очень заботливо, осторожно, и я хотел того же для каждого еврея, который заблудился в индийских Гималаях.
Однажды, уже через много лет после тех событий, в дверь комнатки, уставленной книгами и другими печатными изданиями, и долгое время служившей мне кабинетом, постучался один мужчина. Мне понадобилась доля секунды, чтобы понять, что я его уже видел. Может быть, один или два раза — тогда, в годы странствий. На вид ему было лет 45-50, и в Индии он жил уже давно. Я даже не подозревал, что он еврей.
Близился йорцайт его отца, и он просил собрать миньян, чтобы можно было сказать кадиш. Неизвестно, что побудило его прийти именно сейчас, ко мне, — казалось, он не отмечал этот день уже достаточно давно. Было видно, что необходимость обращаться к раввину ему неприятна и он даже избегал встречаться со мной взглядом.
— Как вас зовут? — Я старался звучать приветливо, хотя волнение меня просто душило.
— Джозеф.
— Йосеф, значит?
Мой собеседник не был расположен к душевному общению и сказал:
— Нет, Джозеф.
— А папу вашего как звали, светлая ему память?
— Майкл.
Он скупился произнести даже лишнее слово.
— Значит, Джозеф сын Майкла, — я посмотрел на него открыто, стараясь придумать, как его можно расслабить. — Джозеф, а выпить не хотите?
Тут он наконец поднял на меня глаза и усмехнулся.
— Раввин предлагает мне выпить среди бела дня?
— Я только назвал это так грубо, а на самом деле мы с вами устроим маленький фарбренген в память вашего отца. Из закуски у меня здесь только крекеры и хумус, но затем это и маленький фарбренген.
Вы не против? — спросил я, доставая недопитую бутылку водки из холодильничка.
Мой собеседник потряс головой, принимая предложение, и сел на стул. Мы выпили понемногу, и я обратился к нему:
— Вы, кстати, знаете, что говорится в кадише?
— М-м нет.
— Это всё потому, что вы, должно быть, не владеете арамейским. А предположения какие-то есть — о чем там ведется речь?
— М-м-м… что-то о душе… того, кого не стало…
— Да, логично предположить. Что интересно, нет в кадише и слова ни о смерти, ни о душе покойного.
Иначе, я думаю, имелось бы место, куда вставлять имя. На самом деле, в кадише прославляется Всевышний. В момент боли утраты мы признаем, что это Он — хозяин, и по слову Его всё в этом мире происходит. Так Он, благословенно имя Его во веки веков, дает нам этих людей и так Он их забирает. В кадише мы просим Его приблизить приход Мошиаха. Так давайте скажем лехаим за то, чтобы пришел Мошиах вскорости, в ближайшее время, в наши дни — тогда мы встретимся со всеми своими родными и любимыми!
Я поднял свою пластиковую рюмочку, но замер, когда увидел лицо гостя. За мой тост Джозеф бен Майкл пить не стал. Он поставил стакан, поднялся и нервно прошелся по кабинету.
— Прекратите! История вас ничему не научила! Придумали себе этого Мошиаха! Спасителя! Сколько евреев убили из-за такого вот «мессии», а они не успокаиваются. Где? Покажите мне, где в Торе написано про вашего М-Мошиаха?
— РАМБАМ указывает…
— Нет, покажите мне, где так и написано: придет из рода Давида… То, что кто-то как-то истолковал, это уже его личное мнение…
— Джозеф, Джозеф, мы сейчас всё обсудим. Вы только присядьте. Может, водички?
— Не надо, — ответил он, но уселся на стул, тяжело дыша. Взгляд устремил в пол.
— Давайте, может, определим какие-то точки отсчета? Скажите, как вы относитесь к Моше-рабейну?
Вы… верите, что он принял Тору от Всевышнего и передал ее еврейскому народу?
— Так и было.
— Хорошо. Это хорошо. Тут мы с вами сходимся. И вы верите в то, что Тора, которая есть у нас с вами сегодня, это та самая Тора, которую получил Моше?
— Ну… да.
— Она прошла немалый путь, надо заметить. Написано в Поучениях отцов: «Моше принял Тору на Синае и передал ее Йеошуа, Йеошуа [передал Тору] старейшинам, старейшины — пророкам, пророки передали ее Великому собранию ученых». Тогда ведь книгопечатанья еще не было. Таким образом, оставалось два способа передачи: изустно и путем переписывания. Вы понимаете, сколько всего можно было добавить или убрать в процессе переписывания?! Если бы ученые хотели внести свои изменения, почему их было не внести в тело письменной Торы? Тем не менее, есть отдельно письменная Тора, и есть устная. И они, пройдя через тысячелетия, — идентичны во всех уголках мира. Мне кажется, что мудрецы заслуживают вашего доверия. И прежде всего, сама Тора говорит их слушать. РАМБАМ — один из величайших еврейских законоучителей. Говорят, от Моше и до Моше не было другого Моше. В своих комментариях к Мишне он сформулировал 13 принципов веры, — то есть то, на чём базируется иудаизм, — и одним из них является вера в ожидание прихода Мошиаха. Кстати, мы с вами только что выяснили, что ваша вера соответствует еще одному принципу из тринадцати: в то, что Тора, которая находится в наших руках — это та, что была дана Моше-рабейну. Тринадцатый же принцип говорит об оживлении из мертвых, за что я позволил себе поднять лехаим.
Немного убаюканный моими словами, Джозеф притих. Когда я остановился, он перевел свой взгляд на меня, подался вперед и заговорил:
— Рабби, вы кажетесь мне неглупым человеком. Скажите, вы тоже верите, что рабби Шнеерсон — Мошиах?
Я помолчал несколько секунд, потом сказал: «Верю». Он, думаю, не ожидал другого ответа, но хотел услышать, как я это скажу.
— Как бы то ни было, я сейчас вам что-то расскажу, что поможет вам увидеть, что Ребе — это Ребе, а не только рабби Шнеерсон. Просто четыре эпизода.
В 92-м году во время надвигающегося урагана «Эндрю» евреи Майами Бич обращались к Ребе с вопросом, что им делать. В условиях всеобщей паники, когда люди уезжали, оставляя дома и имущество, он сказал им оставаться. И ураган, центром которого должен был стать Майами Бич, изменил направление и со всей мощью обрушился на другой район, куда все бежали.
Годом ранее, в 91-м, во время Войны в Персидском заливе многие обращались к Ребе — отменять ли запланированные поездки в Израиль, уезжать ли из него, и он всем говорил оставаться, что святая земля — самое безопасное место, и что «непрестанно глаза Г-спода, Б-га твоего на ней от начала года до конца года». Хусейн выпустил по Израилю 39 скадов, и ни один человек от ракеты не погиб. Это факты — вы можете посмотреть документальные видеозаписи.
Летом 73-го не ждали войны. Ребе сказал всем шалиахам идти в школы и говорить с детьми отрывки из Теилим и раздавать им монетки для цдаки, потому как «из уст младенцев и грудных детей Ты воздвиг силу…, дабы остановить противника и мстителя». Тогда никто не понимал, к чему он это делает. А осенью началась война Судного дня.
В 67-м году, когда Израиль был окружен тремя армиями и морем с четвертой стороны, Ребе сказал тогдашнему президенту Шазару «Не ждите, атакуйте». Людей он призывал не бояться и повторял, что «не дремлет и не спит страж Израиля». За 6 дней страна захватила территорию, превышавшую ее собственную в три раза. Наконец-то стало возможным открыто молиться у Стены Плача. Подумайте, он брал на себя ответственность за судьбы стольких людей, к нему обращавшихся и его слушавших. Он ведь не давал расплывчатых ответов, только очень конкретные: «Б-же сохрани, уехать из Израиля». Пророк — настоящий, когда сбывается то хорошее, что он предсказал. Потому как плохой приговор на небесах могут отменить, но хорошее, обещанное Всевышним, — неизбежно…
Я продолжал, и мой собеседник молчал, пока я говорил, не пытаясь что-либо возразить. Было видно: что-то в нем всколыхнулось.
4. На Рош а-Шана Симха был сам, на своей вилле. Он трубил в шофар, ел яблоки с медом, и молился. Телефоны, указанные на сайте ХАБАДа в Ришикеш, не отвечали, навигатор не был в состоянии распознать адрес, взятый с веб-странички — может, там и вовсе давно никого уже не было. Когда праздник прошел, он решил поехать отыскать это место и все выяснить — молиться одному в Йом-Кипур у него не было вовсе никакой охоты. Заказав автомобиль, что в первый день привез его из Дели, он отправился в Ришикеш. Водитель подъехал к району, который значился на сайте, но и сам затруднялся найти улицу. Оставив машину в стороне, Симха стал исследовать территорию пешком. Ряды жилых домов редели, вдалеке уже виднелись какие-то свалки, и вдруг, посреди этого пейзажа он увидел хабадника в шляпе, рядом — беременная жена, сзади халупка с вывеской на иврите «Дом Хабада». Картина выглядела весьма сюрреалистично: жара, пустырь, корова, собака и два хабадника. Ребята, совсем молодые, как он обнаружил, когда приблизился к ним, приветливо улыбались ему.
В Ришикеш на Рош а-Шана был грандиозный праздник. Собралось около пятисот человек. Местный ХАБАД снял большой зал, где велась молитва, за которой последовали трапезы. Предвидеть количество людей было крайне сложно, многие пришли без предварительной регистрации. Это было первым мероприятием для семьи р. Якова Таера в качестве шалиаха. С учетом всё прибывавших гостей ребецн старалась запастись продуктами так, чтобы хватило на оба дня. После похода на рынок, где она закупила продуктов на 100 человек, ей сразу же доверили брать овощи в кредит. Когда чета собиралась в дорогу, казалось, что их денег хватит вплоть до Симхат-Тора, но когда после Нового года были погашены долги, подсчеты показали, что у них не оставалось средств даже на Йом-Кипур. Это было первым испытанием для молодых шалиахов. Израильтяне, с которыми за это время они успели познакомиться, давали небольшие суммы в цдаку, но они неспособны было покрыть расходы — туристы сами старались жить буквально на доллар в день.
Раввин Таер прилагал большие усилия, чтобы не пасть духом. Каждый день он выезжал на мотоцикле, принадлежащем ХАБАДу, находил новых и новых евреев, одевал им тфиллин, проводил уроки, молитву. У ребецн не было столько возможностей отвлечься, и тревога ее росла. «С нами Ребе», старалась она успокоить себя, но пока деньги не появлялись, это не очень помогало. Она восхищалась силой веры своего мужа, он ни на секунду не унывал. Впрочем, она относила это на счет того, что у него не было времени осознать всю сложность ситуации. Как это ни казалось неправильным, но выполнение ими их роли шалиахов, упиралось в деньги. Тем утром ребецн провожала своего мужа на кампанию по привлечению евреев к выполнению данных им заповедей. Они стояли возле Бейт Хабад, располагавшегося в небольшой хибарке, где они и жили, и куда приглашали туристов на молитву, учебу, разговор, стаканчик прохладительного напитка. В этот момент появился из-за угла человек, который явно направлялся в их сторону. Одет он был, как и все туристы: футболка, шорты да кроксы на ногах.
Симха был рад обнаружить, что в ХАБАДе всё же кто-то есть, но виду не подал.
— Почему ты не берешь трубку? Я тебе звоню без перебоя.
— А у меня нет денег на счету, — сказал раввин, нисколько не смущаясь. Волнение он мог обнажить, находясь с женой наедине, но в общении с другими старался держаться бодро и открыто. Перед мысленным взором его всегда стоял образец — неунывающий хабадник, который в свое время произвел на него столь сильное впечатление. — И нет возможности пополнить. — Добавил он с сияющей улыбкой, которая не сходила, при этом, с его лица.
— Ладно. Вы на Йом-Кипур что-то организовываете? Будет миньян?
— Пока, честно говоря, у нас ничего нет, и молиться негде — вы видите, тут тесновато, а людей приходит много. С миньяном как раз проблем никаких. Но мы что— нибудь придумаем. Ребе нам поможет.
— В смысле? Я не понимаю, даже молиться негде?
— Для этого ведь нужно зал арендовать — в это время много туристов, а у нас денег нет даже на небольшое помещение.
— И что вы собираетесь делать по этому поводу?
По выражению лица р. Таера во время разговора можно было предположить, что вчера он выиграл в лотерею, или получил крупное наследство от незнакомца, но никак не то, что у них не было ни гроша и сотни евреев могли остаться без общественной молитвы в Йом-Кипур. Он продолжал улыбаться и сиять, будто всё это могло разрешиться как-то само собой.
— Я пока не представляю, но Ребе нам обязательно поможет.
Симху раздражало, когда люди витали в облаках. Нужно молиться и уповать на Всевышнего, но не нужно доходить до бездействия.
— Хорошо… — протянул он, — а если б у вас были деньги, что бы вы тогда предприняли на данном этапе?
— О, я знаю великолепный зал, где можно всех разместить. Мы закупили бы куриц для капарот, я бы их шхитовал, — я еще учился на шойхета, — и они пошли бы для трапез. Помощников у нас хватает — они бы начистили овощи: картошка, салаты…
— И ты знаешь, сколько тебе на всё это нужно?
Раввин Таер, успевший привыкнуть общаться с местной публикой, старался невозмутимо и доброжелательно отвечать на подобные вопросы, из своего небольшого опыта зная, что задаются они из чистого любопытства. Он назвал цифру, которую они с женой уже несколько раз ужали и выверили — в неё было заложено всё необходимое. Туристы обычно качали головой, желали удачи, иногда оставляли небольшие суммы, которые считали возможным выделить. Ответ незнакомца поверг шалиахов в шок.
— У меня с собой нету, потому поехали со мной в гостиницу — возьмешь, чтобы ты немедленно начинал действовать. Вот тебе телефон, позвони сейчас, забронируй этот зал. Утро того дня было особенно тревожным. Рав Таер не бежал, как обычно, садиться за руль мотоцикла, но долго молился и просил. Он, признаться, тянул время, общаясь с женой, поскольку в душе зарождался страх, и он, стараясь его заглушить, цеплялся за ее успокаивающие речи.
Появление этого человека удивило его — никто прежде не приходил к ним столь ранним утром. Его вопросы, казалось, призывались лишь разбередить сердце. Раввин даже начал было раздражаться.
А потом оказалось, незнакомец хочет передать им собственные деньги в размере полной необходимой суммы. Последняя его реплика заставила молодую чету по-другому взглянуть даже на его зеленую футболку и шорты. По виду — обыкновенный турист, но как он мог знать, что именно сейчас им особенно остро требуется помощь. Он не появился раньше, когда они считали, что со средствами нет проблем, не пришел сразу после Рош а-Шана, когда эйфория от удавшегося мероприятия заслоняла предстоящие волнения… Какая-то ассоциация начала прорисовываться в голове раввина. Что из прочитанного напоминала вся эта ситуация?
Рав Таер посмотрел на телефон в своих руках, потом на незнакомца, и дрожащим голосом спросил:
— Ты… Элияу?
— Какой я Элияу?! — нетерпеливо воскликнул мужчина. — Меня зовут Симха. И я сейчас никуда не исчезну. Пойдем, пойдем, времени совсем не осталось.
Когда за углом оказался припаркованным большой джип, дверь которого услужливо открывал водитель в сверкающе белой рубашке и фуражке на голове, молодой хабадник и вовсе растерялся. По дороге в гостиницу он, в основном, молчал, не в состоянии постичь происходящее. На руках у него оказалась необходимая сумма, он получил благословение коэна Симхи и отправился вершить дела. Закипела работа, заказы и закупки совершались с большим воодушевлением, вокруг ХАБАДа сразу заворошился рой туристов — теперь им было чем помочь беременной Хае.
Имени своего Симха попросил не объявлять, ему хотелось спокойно помолиться в этот день. Он остановился в гостинице недалеко от места, где ХАБАД арендовал зал. Пришло много людей, было немного шумно, и не всегда удавалось сосредоточиться, но атмосфера была удивительной. Именно здесь, в Индии, чувствовалось, что находишься в среде израильтян. В Израиле такого ощущения не было. Оставались последние часы перед закрытием небесных врат, а настроение у всех было приподнятое. Когда закончился Мусаф, и до Минхи оставалось еще время, Симха пошел к себе в номер. Он сидел против окна и наблюдал за происходящим на улице. Ганг протекал прямо возле гостиницы, он спускался с горы и нес свои мутные воды дальше по склону. Вокруг него кипела жизнь: женщина мыла посуду, еще одна — выше по течению — стирала белье, еще выше кто— то выливал в реку помои, где-то плескался в ней дворовой пес… И почему евреи едут сюда за святостью?
Когда закончилось время смирения душ, необыкновенная радость обуяла собравшихся — в следующем году в Иерусалиме! Полным ходом шло застолье, когда рав Таер подошел к Симхе.
— Хотел еще раз поблагодарить вас. Вы сделали большую мицву. — Он обвел рукой зал: — С вашей помощью столько евреев смогли…
Видя, что Симха собирается его прервать, он сам остановился, улыбнулся, потом продолжил:
— Я подумал, вам будет интересно узнать, что во время молитвы четверо ребят приняли решение вернуться в Израиль и пойти учиться в йешиву. Еще пару дней назад я не имел представления, как даже зал этот арендовать. Но я же говорил, что Ребе поможет.
Раввин, завидев знакомого, извинился, и направился тому навстречу. Симха же остался неподвижно стоять, поглаживая гладковыбритый подбородок, взгляд устремив куда-то вдаль. Под влиянием последних слов пронзило его вдруг понимание, и увидел он всю картину целиком. «Ребе поможет». При первой встрече у Бейт Хабад он несколько раз пропустил эту фразу мимо ушей. Как же ему не удалось сразу истолковать ее? Ведь всё очевидно: он должен был оказаться здесь. Каждый год отмечал праздники в Израиле, с родными. И вот: проснулся утром в своей квартире в Киеве, и решил ехать в Индию. Если подумать — оставаться одному в самый важный месяц в году было чистым безумием. Что так прельстило его в Индии? Аюрведа, массажи? Пусть даже самые лучшие в мире — разве не нужно в это время трепетать, думая о суде, который вершится над всей землей? Но он поднялся и приехал. И, благодаря этому, еще несколько сотен евреев смогли кошерно провести Йом-Кипур, и еще несколько ребят вернулись к Торе. Непонятно, каким образом состоялся бы праздник, не пожертвуй он денег? Нет. Непонятно, как бы он узнал о нужде в его деньгах, не приведи его Ребе в Ришикеш.
Человек отправляется туда, где находятся искры Божественности, которые нуждаются в том и ожидают того, чтобы быть перебранными и вызволенными им. Общая идея изгнания связана с работой «очищения» — извлечением и поднятием 288-и искр святости… и когда закончат очищение, то сразу придет Мошиах.
Ребе заботится обо всех. Ребе поможет.
