В 1939 г. (9 Нисана 5699 г.) был арестован главный раввин Екатеринослава рабби Леви-Ицхак Шнеерсон, отец нынешнего Любавичского Ребе. Он был обвинен в антисоветской деятельности, приговорен к пяти годам лишения свободы и сослан в Казахстан, в поселение Чиили. Его супруга, ребецин Хана, невзирая на тяготы и лишения, которые ожидали ее, добровольно отправилась в ссылку вместе с мужем. Жизнь в ссылке подробно описана в ее дневнике воспоминаний, отрывки из которого мы предлагаем вниманию наших читателей.
Адар, 5700 (1940) г.
...После праздника Пурим я решила отправиться к моему мужу. Для начала я должна была приехать в Москву, а оттуда отбыть в длительное путешествие в Чиили.
Приехав в Москву, я сразу же пошла в прокуратуру, где попросила о встрече с главным прокурором. Я хотела подать прошение на пересмотр дела моего мужа. Меня записали на прием в пятницу днем.
Во время нашей встречи люди, беседовавшие со мной, были исключительно вежливы и учтивы. Они внимательно выслушали меня и ответили, что дело они обязательно пересмотрят, а ответ пришлют мне почтой. После этого мне дали понять, что разговор окончен.
В субботу вечером я стала собираться в дорогу. С большим трудом мне удалось раздобыть несколько лепешек мацы, немного вина и шмальца для предстоящего праздника Песах.
Пять дней длилась дорога в Казахстан. Когда поезд прибыл в поселок Чиили, мои попутчики, среди которых было несколько коммерсантов и даже профессоров университета, помогли мне выгрузить вещи. От них я услышала жуткие истории о непролазной грязи в этой болотистой местности, о комарах, тучами кишащих здесь, о невыносимой жаре и чуме здешних мест – малярии.
Мой муж пришел встречать меня с еще одним таким же, как и он, ссыльным евреем. Когда я увидела его изможденное лицо, то, во что он был одет, моей сердце сжалось от боли.
Почти сразу же выяснилась первая трудность. Как доставить на место все вещи, которые я привезла с собой? Расстояние было не таким уж большим, что-то около двух километров, но это были два километра непроходимой грязи. В конце концов, мы наняли крепкого казаха, который взял самые тяжелые узлы и чемоданы, а остальное принесли мы.
...Комната, в которой жил мой муж, была расположена в доме одной татарской семьи. Чтобы попасть в комнату, мы должны были пройти через их темный и грязный коридор, который казался еще темнее от роя комаров, а также через их спальню.
Первым делом я разожгла огонь из щепок, которые мне удалось насобирать, а затем закипятила чайник. (О том, чтобы пить простую воду, не могло быть и речи. Для начала нужно было дождаться, когда песок осядет на дно.)
Я сразу же поняла, что побыть наедине и поговорить друг с другом обо всем, что накопилось за год, в доме не удастся. Двери в нашей комнате не было, а хозяйка, как только мы сели ужинать, совершенно бесцеремонно уселась напротив.
После ужина я постаралась плотно завесить оба окна нашей комнаты, чтобы мы могли спокойно отдохнуть, но как только стало темно, комары, до сих пор не досаждавшие нам, перешли в открытую атаку. В эту ночь нам практически не удалось сомкнуть глаз.
2 Нисана 5700 (1940) г.
В этот день, йорцайт Ребе РАШАБа (пятого Любавичского Ребе), моему мужу нездоровилось. Дали о себе знать изматывающее месячное путешествие из Харькова в Чиили, а также невероятно тяжелые условия, в которых он оказался. Тем не менее, вопреки слабости, охватившей его, мой муж сказал, что сегодня 2 Нисана, особенный день, и поэтому он желает произнести «маамар».
«Проблема в том, – сказал он, – что нет никого, кто мог бы слушать меня и следить за ходом моих мыслей. Было бы также хорошо сесть и записать некоторые новые идеи, которые открыл мне Всевышний, но у меня нет ни бумаги, ни чернил. Что я могу поделать?», – и после некоторой паузы продолжил: «Но думать – обдумывать маамар мне никто не может помешать! Так пусть же Всевышний даст мне силы, чтобы думать!»
Он сел и погрузился в мысли. Это длилось довольно долго. Затем он посмотрел на меня и начал говорить о Ребе РАШАБе. Было совершенно ясно, что он полностью забыл о том, где он сейчас находится.
В один из дней я отправилась в самый ближайший город, Кзыл-Орду, который находился в 150 километрах от нашего поселка. Обратно я вернулась с двумя тетрадями и порошком, из которого мы потом изготовили чернила. Трудно описать словами восторг моего мужа, когда он увидел эти вещи. Даже хлеб, который я привезла ему, и который он не ел уже долгое время, не доставил ему столько радости.
С этого дня и до последних своих дней мой муж, как только предоставлялась возможность и рядом оказывались бумага и чернила, постоянно писал. Он был все время погружен в свои мысли, и не нужно было обладать особой прозорливостью, чтобы понять, как жаждет он поделиться этими мыслями с кем-либо еще. Осознавая, однако, что это невозможно, мой муж довольствовался тем, что излагал эти мысли на бумаге.
Однажды я спросила его, почему он не записывает случаи из своей жизни. Он удивленно посмотрел на меня и ответил: «Как я могу тратить драгоценное время на такие незначительные вещи?»
Нисан 5700 (1940) г.
...До праздника Песах оставались считанные дни.
Наша хозяйка и ее муж, как я заметила, были людьми религиозными. Мне казалось, поэтому, что если я просвещу их немного о нашем празднике, они поймут меня быстрее, чем кто-либо другой. Увы, мои надежды не оправдались. И без того недовольные нашим поведением и обычаями (особенно их раздражало то, что мы используем драгоценную воду не только для питья), хозяева не придали никакого значения нашей предпраздничной подготовке. Более того, они потребовали, чтобы мы немедленно покинули их дом.
Что и говорить, ситуация, в которой мы оказались, была не из легких: за две недели до праздника оказаться без жилья. Несколькими днями спустя одна из местных жительниц, женщина прижимистая и склочная, согласилась сдать нам комнату в ее доме. Ежемесячная плата, которую она от нас потребовала, составляла ни много, ни мало - пятьдесят рублей!.. Выбора у нас не было, и мы согласились на эти варварские условия. У комнаты, правда, было одно большое преимущество – отдельный вход. Но и недостатков, помимо баснословной цены, тоже хватало. Особенно нам досаждали сыновья хозяйки – дикие, озлобленные, жестокие. Похоже, им доставляло удовольствие издеваться над нами и всячески нас высмеивать.
Мы «въехали» в наше новое жилье за несколько дней до праздника. Мой муж переносил вещи в одиночку, поскольку помочь было некому. Как болело мое сердце, когда я смотрела на это!..
Испытания наши, однако, не закончились. Решился вопрос с комнатой – возникла новая трудность. С собой из Москвы я везла две новые кастрюли, достать которые мне стоило огромных усилий: для этого весь день пришлось простоять в очереди. Как обнаружилось, они бесследно исчезли. Возможно, это произошло, пока я находилась в пути.
Телеграммы в Москву и Екатеринослав никакого результата не дали. Из народного комиссариата путей сообщения я получила ответ, что мне готовы выплатить семь рублей – в качестве компенсации ущерба. Для этого требовалось приехать в Ташкент, где был расположен центральный железнодорожный отдел, и я изначально отказалась от этой затеи.
Мой муж сказал, что раз у нас нет посуды, в которой мы смогли бы готовить в Песах, значит на протяжении всех восьми праздничных дней он не будет есть ничего вареного. Я хорошо знала, что мой муж никогда не откажется от своего слова и никогда не пойдет на компромисс в соблюдении заповедей. Поэтому предприняла путешествие в город Яныкурган, расположенный в нескольких часах езды от нашего поселения.
Там я нашла группу киевских хабадников, таки же ссыльных, как мой муж. Сред них были раввин и шойхет. Два дня, проведенные мною в этом городе, принесли плоды: мне удалось достать новую кастрюлю. Кроме того, я воспользовалась возможностью и разжилась для праздника мясом и рыбой. Эти продукты я попросила привезти нам накануне Песаха.
Вернувшись домой, я сразу же начала готовиться к празднику. Я тщательно подмела нашу комнату, вымыла каждый ее уголок. Затем я застелила стол белой скатертью, которую привезла с собой. За ночь до праздника, я убрала и накрыла все, чем мы пользовались на нашей так называемой кухне (на предыдущей квартире ею служил один из углов комнаты).
На следующее утро, когда подошло время сжигать хомец, мой муж не выдержал и заплакал. Он плакал все то время, пока произносил молитву, которой обычно завершают процедуру сжигания: «Да будет Тебе угодно... как уничтожаю я хомец из дома моего и владений моих, так и Ты уничтожь всю скверну и дух нечисти удали с лица земли!.. И дай нам сердце доброе, чтобы служить Тебе истинно!..»
Слезы текли по его лицу, с уст то и дело срывались громкие стоны. Я плакала вместе с ним.
В первый вечер праздника у нас был гость – еврей, которого сослали в Чиили вместе с моим мужем. Мы сидели за праздничным столом, но атмосфера вокруг была далеко не праздничной. В окно то и дело заглядывали соседские дети. Он смеялись над нами, кривлялись, передразнивая каждое наше движение. Ни мой муж, ни наш гость не обращали на них ни малейшего внимания.
Каждый раз, произнося слова «время свободы нашей», мы вспоминали предыдущие пасхальные вечера, проведенные дома. Это помогало нам хоть как-то ощутить вкус свободы.
Назвать нашу трапезу праздничной можно было лишь при наличии сильного воображения. Мясо и рыба, которые я раздобыла в Яныкургане, мне действительно привезли накануне праздника. Но за это время продукты успели испортиться, и есть их было совершенно невозможно. Слава Б-гу, на столе были маца и вино. Каждая крошка и каждая капля были для нас слаще любых деликатесов.
И все же мы старались хотя бы разговорами поддерживать атмосферу праздника. Мой муж объяснял нашему гостю отрывки из Агады, пел нигуним. Мы делали все возможное, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, чтобы окончательно не пасть духом. Было трудно, было невероятно тяжело, но нам удалось это сделать. Мы чувствовали, что порабощены лишь физически, но наши души, наши мысли, наши сердца были свободны. Признаюсь, что такого ощущения свободы я не испытывала больше никогда...
