Снова оказавшись в Дамаске после почти восьмилетнего перерыва, я решил посмотреть, что осталось от некогда процветавшей еврейской общины города. Диктатора больше не было. Новые исламистские правители еще не успели полностью утвердить свою власть в городе и стране. Это казалось идеальным временем.
Еврейский квартал Дамаска расположен в старом городе. В начале XX века в Сирии проживало 50 000 евреев — древняя и историческая община, уходящая корнями в античность.
Евреи Сирии были разделены по городскому признаку: две старые общины — в Дамаске и Алеппо, а третья, более новая община, была основана позднее в Камишли, на северо-востоке страны, где преобладает курдское население.
Еврейская община подразделяется на потомков сефардов, прибывших в страну после 1492 года, евреев итальянского происхождения, курдских евреев и «арабизированных» или евреев-мизрахи, чьи семьи никогда не покидали Левант.
Из них полностью уехали евреи Алеппо и Камышлы. Семь или восемь пожилых еврейских жителей Дамаска — последний остаток (точное число оспаривается).
Однажды утром мы с моим другом Фирасом отправились из Баб-Тумы, чтобы посмотреть, что нам удастся найти. Фирас — сирийский курд, бывший житель Дамаска.
Я читал, что в одной из трех окрестных синагог, «Эльфранж», еще идут службы. У меня была смутная мысль, что я могу прийти к утренней молитве и завязать знакомство с кем-нибудь из тех, кого там найду.
Нам потребовалось время, чтобы найти вход в синагогу. Когда мы нашли его, дверь была заперта на висячий замок. Вокруг никого не было. Мы спросили у владельца соседнего магазина, что он знает о «еврейской синагоге».
«Ключи у Абу Ибрагима, — ответил он. — Он руководит здесь школой. Но сегодня его здесь нет. Дайте мне ваш номер телефона, и я передам ему».
Мы сделали это без особой надежды.
«Вы не знаете, где мы можем найти евреев, которые еще живут в городе?» — спросил я.
Владелец магазина на мгновение задумался: «Неподалеку живет одна старушка. Но она потеряла рассудок и не сможет вам ничего рассказать. Еще одна старуха живет через два дома отсюда. Видите ту черную железную дверь? Вот там она и живет. Думаю, она сейчас там. Пойдите и постучите, может, она ответит».
Мы так и сделали. И снова никакого ответа.
Удрученные, с растущим чувством абсурда, мы бродили мимо полуразрушенных домов, спрашивая у прохожих подсказки. «Вон на той улице живет еврей, — сказала нам женщина, указывая на улицу слева. — Его зовут Ибрагим».
Мы прошли по маленькой пыльной улочке и спросили владельца небольшого ресторанчика, где готовили хумус, знает ли он, какой дом принадлежит Ибрагиму. «Не знаю, — ответил сначала этот человек. — Понятия не имею».
Дамаск — город глубоких подозрений, прикрытых слоем слишком сладкой вежливости. Но в данном случае молодой владелец ресторана сжалился над нами и указал на ветхий дом напротив: «Он там. Он живет там один. Но он может не ответить. Он ни с кем не хочет разговаривать».
Мы подошли, и Фирас постучал в дверь. Один раз. Дважды. И затем, более или менее отчаянно, в третий раз. Когда мы уже собирались уходить, на балконе, выходящем на улицу, появился маленький пожилой человек.
Фирас крикнул, что я — еврейский журналист, который приехал, чтобы узнать о евреях Дамаска. После долгой паузы пожилой человек дернул за веревку на балконе, прикрепленную к входной двери, и она со щелчком открылась.
Внутри все было в удивительном состоянии запустения. Во дворе и прилегающих комнатах были свалены старые велосипеды, часы и украшения, гниющие ковры и упаковочные ящики.
Очевидно, что когда-то это был дом, принадлежавший богатой семье. Но от него ничего не осталось. Старик пригласил нас подняться наверх. Мы сели с ним рядом на балконе.
Говоря на дамасском арабском языке, в который то и дело вкраплялись слова на иврите, он начал рассказывать нам о себе и своей семье.
Его зовут Фуад Хилвани. По его словам, большая часть семьи уехала в 1992 году, когда Хафез Асад решил разрешить оставшимся в Сирии 4 000 евреев покинуть страну. Он рассказал о том, что до этого момента они жили в крайне стесненных обстоятельствах, находясь под всепроникающим наблюдением разведывательных служб режима.
Евреям требовалось разрешение даже на то, чтобы покинуть район. Он остался, чтобы ухаживать за больной матерью, которая умерла через несколько лет. У него был один брат в Нью-Йорке и еще один в Израиле.
Я все еще хотел увидеть одну синагогу — пророка Элияу, расположенную в районе Джобар, в паре километров от старого города. Она была разрушена в 2014 году во время гражданской войны в Сирии артиллерийским снарядом режима. Мы нашли местного жителя Джобара, который отвел нас туда, но там не было ничего интересного, кроме развалин. Сохранилась часть одной стены...
Через пару минут у нас появились гости. Подъехал мотоцикл. Из него вылезли двое молодых людей, оба в черном, один с длинной черной бородой, другой в кожаной куртке. Представители нового режима. «Снимать здесь нельзя, — без обиняков заявил нам бородатый молодой человек. Проводив нас метров 45 от развалин, они забрались обратно на мотоцикл и с ревом умчались сквозь пыль. Так это и есть тайная полиция нового режима, подумалось мне. Все еще учатся этому ремеслу. Старики наверняка проверили бы мой фотоаппарат, не сделал ли я уже несколько снимков. Несомненно, они быстро научатся.
Фуад Хилвани с насмешкой ответил на мой вопрос, считает ли он, что падение Асада что-то изменит. Абу Ибрагим, сказал он, заключит сделку с новым режимом, вот и все. Пятьдесят на пятьдесят (то есть с обоюдной выгодой — для нового режима и для Абу Ибрагима).
Семь старых евреев, запертая синагога и руины. Вот что осталось от еврейской общины Сирии...
