В тридцать девятом был отдан приказ —
И начался поход.
Солнце взорвалось будто фугас,
Красным стал небосвод.
Огненный дождь и свинцовый град,
Воздух от гари сох.
Вместе с другими шагал солдат
По имени Эрвин Блох.
Был он однажды обласкан судьбой —
В сорок втором году:
Месячный отпуск в Берлин, домой —
Поезд уж на ходу...
Месяц прошел, и снова вагон,
И — остановка в пути.
Он на Варшавский вышел перрон —
Пару шагов пройти.
Но сигарета погасла в руке
Потяжелел закат.
Там эшелон стоял в тупике
И оцепленье солдат.
Он оглянулся — а позади,
Будто немой парад,
С желтыми звездами на груди
Плыли за рядом ряд.
Глядя в тетрадку, молитву читал
В талесе и тфилин
За остальными не поспевал
Старый седой раввин.
День почернел — несорванный плод,
Съежился и усох.
Молча смотрел на еврейский Исход
Растерянный Эрвин Блох.
Так он смотрел и в вагон не спешил,
Все продолжал стоять.
С ним поравнявшись, раввин уронил
Выцветшую тетрадь.
Он подобрал — и промолвил старик,
Дав ему пролистать:
«Переписал мне псалмы ученик,
Жаль было бы потерять…»
И для чего-то добавил раввин,
Был неподвижен взгляд:
«Он из Варшавы уехал в Берлин,
Лет двадцать пять назад.
Слышал — в Берлине стал он отцом,
Но взял его рано Б-г.
Был он похож с тобою лицом,
А звался он — Хаим Блох...»
Поезд еврейский ушел в горизонт
Именем «Освенцим».
Блох на Восточный отправился фронт
К прежним друзьям своим.
Слушал что пули протяжно поют,
Тренькают меж берез,
И вспоминал берлинский приют —
В котором когда-то рос.
Чаще молчал и больше курил,
И потемнел лицом.
И наконец расчет получил
Порохом и свинцом,
Где, средь забытых Б-гом мест
Желтели трава и мох.
В этой глуши появился крест
С табличкою: «Эрвин Блох».
Но перед смертью, в тяжелом бреду
Видел он тот вокзал.
«Стойте! — воскликнул. — Я с вами иду!»
И за раввином встал.
«В ад, вместе с вами, дорогу избрал,
Не поверну назад!»
Но ребе спросил: «А с чего ты взял,
Что это — дорога в ад?»