Реб Ицхак-Мендель Лис родился в городе Вишкове, что в 50 километрах от Варшавы. Его отцом был рав Хаим-Меир Лис, да отомстит Всевышний за его кровь. Предлагаем вам его воспоминания о своем детстве и юности, учебе в хабадской йешиве и работе в Кфар-Хабаде.
— Мои воспоминания, как хасида, начинаются со времени ареста Ребе Раяца. Я помню, что занавес в синагоге Гуров был снят все время, и мой отец постился каждый день. После этого я помню, что отец хотел меня взять на свадьбу Ребе Короля שליט"א Мошиаха в Варшаву, но мама была против, потому что боялась, что я потеряюсь среди множества приглашенных.
До зимы 1933 года я учился в хедере а после этого начал учиться в Талмуд-Торе в Варшаве. Когда мне исполнилось 13 лет, отец взял меня в йешиву «Томхей Тмимим» в Варшаве, и там я начал учиться. В то время в йешиве учились 250 учеников. Несмотря на то, что это была хабадская йешива, большинство ее учеников были выходцы польского направления, и только немногочисленные ученики были из хабадских семей, потому что все знали, что йешива «Томхей-Тмимим» — особенная. Многие из учеников со временем стали хасидами Хабада, а некоторые даже — знаменитыми хасидами.
Ребе Раяца я видел в первый раз в праздник Освобождения 12 тамуза 1931 года, когда он приехал в Варшаву. Мне тогда было 11 лет, и отец взял меня на вокзал. Я хорошо помню ту торжественную картину. Ребе сидел с открытыми глазами и говорил четким и приятным святым языком.
С его зятем рабби Менах-Мендлом Шнеерсоном я тоже познакомился в то время. Я помню, что мой отец относился к нему по-особеному. Тогда были люди, которые не понимали того, что Ребе изучает общественные науки. В Польше на это косо смотрели, но мой отец относился к этому, как к тому, что и Рамбам изучал науки.
В Лаг ба-Омер 1935 года Ребе Раяц проводил итваадут и руководство йешивы дало деньги старшим студентам, чтобы они смогли поехать на поезде с Варшавы в Остоцк. Молодые ученики денег не получили. Я тогда относился к молодым, и я предложил моим друзьям пойти пешком расстояние 28 километров, 5 часов ходьбы. Так как я был молодым парнем, то у меня было такое чувство, что мы «К Ребе идем пешком», как это было в прошлом.
«Ребе выглядел как ангел Всевышнего»
Я учился в йешиве до 1939 года. Я приезжал домой дважды в году: на Песах и на Йом-Кипур. На праздник Шавуот я должен был явиться на медицинскую проверку армейского комитета, которая должна была установить, могу ли я по состоянию здоровья служить в армии. Я поехал к Раби Раяцу и спросил его, что делать. Ребе сказал мне поститься для того, чтобы похудеть. Поэтому с Песаха и до Шавуота я постился. Каждый день я ходил с Остоцка в Варшаву, расстояние в 28 километров и обратно и ел только две мацы в день.
За две недели до дня проверки я увидел, что я вешу примерно столько же, сколько и раньше. Я и так был очень худым, и мне просто нечего было больше сбрасывать... Я вошел к Ребе. Это было во вторник ночью, Ребе сидел в большой и темной комнате, и только ночник горел на столе. Ребе выглядел как ангел Всевышнего. Я рассказ Ребе все и начал плакать. Ребе подумал несколько минут и сказал мне: «Пресвятой, Благословен Он поможет тебе». После этого Ребе добавил, что когда я предстану перед комиссией, я должен буду представить себе, как я стою перед Ребе на йехидуте. Через неделю была медицинская проверка, я сделал все, как сказал мне Ребе, и получил освобождение от армии.
Во второй мировой войне
Еще перед войной мы все время ощущали ничем не прикрытый антисемитизм со стороны поляков. В Остоцке нельзя было нормально ходить по улице. Студенты организовали особую охрану мест проживания, потому что были случаи.
Летом 1939 года был подписан договор между Россией и Германией. Все то лето говорили о возможной войне. Поэтому поляки призывали всех людей строить защитные траншеи, и я тоже был призван на эту работу.
Когда началась война, я был дома, в Варшаве. Это была первая пятница сентября. Уже в субботу город был полон беженцев, которые рассказывали, что немцы продвигаются и захватывают все с огромной скоростью.
Во вторник утром я шел с матерью по улице, и когда мы хотели вернуться домой, то уже не могли. Немецкие самолеты бомбили весь город. Так как большинство домов в городе были деревянные, то они загорались от бомб и очень быстро сгорали. Нам кое-как удалось вернуться домой.
Мы решили сбежать, хоть и не знали, куда именно бежать. Взяли, что можно было взять, и сбежали вместе с моей тетей Ривкой. Мы искали себе убежища в соседних селах, но в каждом месте, куда мы приходили, были пожары из-за бомбежек. Мы еще успели перейти мост через Буг, и сразу после этого его взорвали, и невозможно было перебраться через реку, только на лодках. После недели странствий мы добрались до города Венгеров и сняли там квартиру. Однако совсем скоро город практически без боя захватили немцы.
Когда наступил Рош а-Шана, мы пошли молиться в городскую синагогу. Она была до сих пор открыта, и можно было молиться в ней. Но на следующий день в городе появились эсесовцы, и первое, что они сделали, это вошли в синагогу и не дали продолжить молитву. Они схватили главу молящихся, избили его и бросили на землю, крича: «Где твой Всевышний?»
Также они схватили моего отца и отрезали у него половину бороды. Когда немец сделал это, отец сказал ему: «Наверное, ты был парикмахером по профессии». Тот цинично ответил: «Я не был парикмахером по профессии, я только умею отрезать бороды у евреев».
Когда мы увидели, что ситуация накаляется, то сбежали из дому в дни между Рош а-Шана и Йом-Кипуром. Мы взяли с собой все, что можно было засунуть в карманы, а все остальное оставили. После бесчисленных скитаний мы добрались до одного местечка.
В Йом-Кипур вечером был организован миньян молящихся в доме раввина, чтобы молиться молитву: «Коль нидрей». Мы только готовились начать молитву, как вдруг в дом раввина пришли немцы, чтобы забрать его на работу. Раввин обратился к нам и сказал, что немцы не знают, что тут есть миньян, надо, чтобы мы спрятались в одной из внутренних комнат, а он выйдет к ним навстречу и пойдет на работу. Раввин вышел на улицу и немцы потащили его на работу. В канун Суккота его душа вернулась к своему Творцу, да отомстит Всевышний за его кровь.
После этого мы продолжили наши странствия во все дни Суккота, пока не добрались до города Соколов, который был под властью русских. Когда мы прибыли, нас встретил русский солдат, который остановил нас, чтобы выяснить, кто мы. Мой отец, который знал русский язык, сказал ему, что мы пекари. Солдат ответил: «Вы пекари? Вы раввины!» генерал, который увидел нас издалека, сказал ему, чтобы он отпустил нас.
Перешедший границу
Через несколько недель мне стало известно, что йешива переехала из Остоцка и многие студенты переехали в Вильнюс в Литву. Литва была тогда еще свободной страной и студенты чувствовали там себя относительно спокойно. Я решил поехать в Литву и присоединиться к своим товарищам. Родители благословили меня на этот шаг, и я отправился в путь.
По дороге я встретил р. Гершеля Котлярского и предложил ему присоединиться ко мне, на что он ответил, что у него нет денег на поездку. Тогда я продал свои часы, и за эти деньги мы на поезде поехали в Вильнюс.
Недалеко от границы мы попали в руки НКВД вместе с остальными пассажирами поезда. Я мог убежать, потому что выглядел очень молодо, но я не хотел оставлять Гершеля одного. Вместе с другими мы попали во временный лагерь, где находились несколько дней. На допросах я говорил, что сам из Литвы, странствовал по Польше, а сейчас перед войной возвращаюсь домой.
Потом нас собрали и послали обратно в Вильнюс. Нас высадили в каком-то городе и сказали: идите в этом направлении и придете в Вильнюс. Мы кружили по городу почти всю ночь, и никак не мог найти нужного мне направления. Вдруг неподалеку мы увидели сельский домик. Хозяин начал на нас кричать, чтобы мы оставили его в покое и не подвергали его жизнь опасности, но мы его умоляли и просили, чтобы он впустил нас в дом. Мы предложили ему все, что у нас было, чтобы он только перевел нас через границу, в Вильнюс.
Хозяин домика согласился, и когда увидел, что пограничный патруль прошел его дом, сказал нам идти за ним. Он привел нас к железнодорожному полотну, и сказал, чтобы мы шли прямо и попадем в Вильнюс.
Мы перешли границу, и утром я пошел на остановку автобуса, который шел в Вильнюс — расстояние 62 километров. На остановке стоял литовский милиционер, который сразу же понял, что я не местный, потому что я был одет как русский с рюкзаком за плечами.
Милиционер остановил меня и начал допрашивать, откуда я иду. Очень быстро ему стало понятно, что я перешел через границу. Я был арестован и просидел в заключении две недели.
Через две недели был суд и судья вынес решение вернуть меня в Россию. Тот кто должен был отвезти меня обратно к границе — был литовский солдат — еврей по фамилии Шилинберг. Он привел меня к границе, и там должен был меня оставить. Я сказал ему: «Друг. Что ты выиграешь, передав меня в руки русских: ничего! Возьми все, что у меня есть, и сделай вид, что ты меня не видишь». Я дал ему талит и доллары — все, что у меня было. Солдат согласился оставить меня у железнодорожного полотна с литовской стороны. Я снова был вынужден идти всю дорогу сначала. В этот раз я позаботился достать себе подходящую одежду, как у местных жителей. Когда я снова пришел на автобусную остановку, то снова увидел милиционера, но он не узнал меня. Через несколько часов я уже был в Вильнюсе.
Пять лет из-за забытых тфиллин
Мой отец был главой йешивы в Любавичах, и парни, которые захотели организовать йешиву в Вильнюсе, спросили меня, сможет ли мой отец приехать и быть у них главой йешивы. Я понял, что это подходящее место для моей семьи, кроме того, отцу предложили такую уважаемую должность. Я решил вернуться в Россию, чтобы забрать всю семью в Вильнюс.
Когда я дошел до границы, то в этот раз попал в руки русских. Они не хотели дать мне войти в Россию. Я попытался нелегально перейти через границу, и был арестован снова, на этот раз по подозрению, что я польский шпион. Я сидел в заключение 8 месяцев, переходя из одной тюрьмы в другую. Один раз меня с группой заключенных оставили под присмотром солдат. На следующее утро, когда я должен был пойти в уборную, я спросил у солдата, куда мне идти, и он указал мне на поле. Я вышел на поле и увидел, что я свободен, и никто за мной не наблюдает. Я начал убегать, и вдруг вспомнил, что мои тфиллин остались у солдат — как я могу убежать, оставив тфиллин?
Я решил вернуться, с твердой верой, что все к лучшему. Суд дал мне пять лет тюремного заключения. Из-за того, что я не хотел потерять заповедь одевания тфиллин, я потерял пять лет свободы.
В тюрьме я пользовался авторитетом у заключенных. Они называли меня «раввин». В каждой комнате было шестьдесят человек. Вместе со мной был еврей по имени Каминкер, и он осквернял имя Небес. Один раз, когда он в моем присутствии, я дал ему пощечину, и сказал, чтобы он прекращал делать подобные вещи. Он попытался дать мне сдачи, но неевреи предупредили его, что если он дотронется до меня, они его убьют. На протяжении всего заключения я ел только хлеб и сахар.
После этого я был сослан в трудовой лагерь в Сибирь. Мы ехали в поезде около двух месяцев. Почти не было еды и пищи. Нам давали только триста грамм хлеба в день и иногда маленькую баночку селедки. Так мы ехали, не выйдя из вагона ни разу за все время.
Но несмотря ни на что, я строго следил за календарем. В субботу я делал все усилия, чтобы помнить хотя бы этот день.
Лагерь находился в Воркуте около северного полюса. В этом месте несколько месяцев в году не светило солнце. Было очень холодно, температура иногда достигала 50 градусов мороза.
На протяжении полутора лет моего нахождения в лагере, я не надевал тфиллин. Еще в тюрьме у меня забрали все вещи и давали мне, когда я освобождался из одной тюрьмы и переходил в другую. Так я хоть иногда имел короткую возможность надеть тфиллин. Когда я приехал в лагерь, мне их вернули, но там у меня их украли — видимо кому-то понравились кожаные ремешки.
Я помню, что в канун моего первого Йом-Кипура в лагере мы получили утром хлеб, и я решил его сберечь на вечер, чтобы съесть перед началом поста. Когда я вернулся с работы, то увидел, что мой хлеб украли, и поэтому я не ел ни вечером, ни понятное дело, на следующее утро. Когда утром в Йом-Кипур мы получили хлеб, я уже не оставил его в доме и носил весь день при себе. В перерывах между работой я по памяти читал молитвы.
В Песах я ничего не ел, кроме кубиков сахара. Хлеб я обменял одному нееврею на его порцию сахара. И так было все дни праздника. В три последних дня от слабости я не мог ходить и лежал в кровати. Вместе со мной в лагере было два студента йешивы, которые тоже попытались не есть хлеб, но через три дня не выдержали и прекратили пост.
Все то время мои родители не знали, куда я пропал и где нахожусь. Они искали меня в разных местах, но мои следы пропали. Только через два года им стало известно, что я жив.
В 1943 году я попал под амнистию для польских граждан. После освобождения я поехал в Казахстан, где призвался в Красную армию, где и находился до заключения соглашения между правительствами России и Польши, когда все польские солдаты освободились из русской армии.
Мне стало известно, что моя мама находится в Самарканде. Она просто-напросто сама нашла меня. Кто-то из нашего города увидел меня в лагере и рассказал ей, где я и что со мной. И вот как-то я получил письмо от мамы и был просто потрясен. Во-первых, она сообщала мне, что отец погиб (в 1942 году, когда пытался защитить еврея), во-вторых, мама сообщала, что находится в Самарканде. Она прислала мне все документы, чтобы я смог к ней приехать.
В течение месяца я ехал на поезде в Самарканд, где и встретил маму. Нашей радости не было границ. Они не знали, что я жив, думали, что я погиб, и вдруг я приехал. Мама рассказала все, что с ней произошло. Когда я пошел в синагогу, то встретил там хасидов, по которым очень сильно соскучился: реб Исраэль-Ноаха Белиницкого, реб Биньямина Городецкого, реб Исраэля Лейбова, реб Менделя Футерфаса. Когда они пришли ко мне, то сказали, что пришли посмотреть на последние глаза, которые видели Ребе — ведь я видел Ребе в Польше после того, как он покинул Россию. Они просили меня, чтобы я рассказал им про Ребе в Польше, что я видел и слышал.
Помощь в спасении хасидов
В 1949 году я уехал из России как гражданин Польши. Мама моя заботилась не только о себе, но и создавала активную пропаганду среди хабадников, чтобы они воспользовались возможностью спасти свою жизнь. В эшелоне, в котором я уехал, я был комендантом вагона. Сделал я это под влиянием матери. В поезде были только евреи, и надо было найти еду и раздать им. Так как хабадники боялись выйти на белый свет, так как не были настоящими поляками, то я, как уроженец Польши, представлял их при проверке документов и везде, где было надо. Все остальные большинство времени молчали. Их страх был огромен до тех пор, пока поезд не выехал за пределы России. Позже я был назначен Ребе Королем Мошиахом, главой нашего поколения, быть ответственным за абсорбцию репатриантов в Нахалат Ар-Хабад. Я тогда написал Ребе, что почувствовал, что удостоился этого в заслугу того риска, которому подвергал себя тогда ради евреев России.
Было ясно, что нельзя оставаться в Польше из-за сильного антисемитизма, который царил там. Через некоторое время была организованна группа, во главе которой был я. Она насчитывала 50-60 человек, вместе с женщинами и детьми. Сначала мы решили пересечь границу с Чехословакией, приехать в Братиславу, оттуда добраться до Вены, чтобы оттуда направиться в Пакинг в Германии. Когда мы приехали в лагерь, то увидели, что там очень много евреев в основном из Венгрии и соседних стран.
После того, как мы устроились, мы решили организовать места для изучения Торы и йешиву. Во главе йешивы были «машпия» реб Нисан Неманов, рав Авраам-Элияу Плоткин и рав Исраэль Левин. Мы с равом Ишаей Гуфиным прошли по всему лагерю и собрали детей, которые слонялись без дела. Так мы организовали Талмуд-Тора. На эти действия я получил благословение от Ребе Раяца, который написал мне, что он очень рад слышать про наши действия по распространению Торы и заповедей, и что с Божьей помощью будет удача в материальном и в духовном, и не будет недостатка в пропитании.
В тот же период я написал Ребе еще одно письмо, в котором описал все, что случилось со мной за годы войны, и в ответ получил письмо, полное благословений.
Примерно через год мы покинули лагерь в Пакинге и приехали во Францию в лагерь, который организовал «Джойнт». Там мы были около двух лет.
Вскоре после прибытия во Францию я написал письмо Ребе Раяцу, в котором спросил, куда мне лучше поехать. Я также добавил, что отдаю предпочтение продолжению путешествия в Святую Землю. В то время я учился шхите и также учился «ставить» нож — все это по указанию Ребе Раяца, о котором он написал мне в письме.
Через несколько недель я получил ответ от Ребе, в котором Ребе писал мне присоединиться к группе шойхетов, которые ехали в Ирландию. Я поехал в Ирландию и пробыл там около 6 месяцев. Когда я снова вернулся во Францию, и снова спросил у Ребе, что мне делать, и получил ответ оставаться в Париже и заниматься шхитой. Кроме этого, каждый шаббат я повторял в одной из синагог, возле которой жил, хасидский маамар.
Все эти годы мы не знали, куда направимся, и где будем строить нашу жизнь. После получения разрешения Ребе Раяца было решено поехать в Израиль.
Первый секретарь Кфар-Хабада
Мы прибыли в Израиль после трехдневного путешествия на теплоходе вместе с еще несколькими десятками хабадских семей.
В лагере репатриантов я занимался шхитой. Каждое утро я выходил на определенное место и резал там кур, кому было надо. Этим я начал заниматься после того, как увидел, что некоторые едят кур, которые были зарезаны не по закону. Тогда я обратился к людям и предложил им свою помощь, на что они согласились. Так по лагерю распространилась весть, что среди прибывших есть шойхет. Понятно, что все это делалось бесплатно, потому что ни у кого в кармане не было на это лишней копейки, а мне было важно спасти евреев от некашерной пищи.
В лагере я также повторял те хасидские маамары, которые знал. Когда я написал об этом Ребе Раяцу, то получил ответ и на то, что касалось шхиты, и на то, что касалось маамаров. Ребе также указал мне, какие маамары повторять.
После праздника Шавуот 1949 года, через несколько месяцев пребывания в транзитном лагере мы прибыли в брошенную деревню «Сафри». После длительной борьбы мы получили дома для группы хасидов Хабад и также получили группу домов, использовавшихся в качестве школы для арабов. В центре деревни была большая площадь, посередине которой находился колодец, из которого мы черпали воду в начале нашего заселения.
Все было заброшено — покосившиеся дома без крыш и окон. В этом месте мы должны были жить и работать. Мы нашли группу домов, в которых можно было жить, и в них поселили все семьдесят первых семей. Каждая семья получила от Сохнута имущество на первое время, в которое входили железные кровати, матрацы и простыни, и каждая семья отделила свое место простынями. Только самые счастливые среди нас — большие семьи — удостоились получить палатку.
Официально поселение было основано в праздник Освобождения 12 тамуза 1949 года. В этот день мы сделали большое празднование и Рашаг прибыл специально для этого из Америки со свитком Торы, и тогда началось официальное заселение.
В месяце тевете 1950 года было проведено первое общее собрание в деревне, на котором я первый раз был выбран членом комиссии. На дополнительном собрании, которое поводилось 8 сивана я был избран первым официальным секретарем Кфар-Хабада. Этой огромной чести я удостоился, по-видимому, за мои действия по реконструкции и восстановлению домов Кфар-Хабада. С тех пор началась моя деятельность, связанная с вопросами, касающимися Кфар-Хабада.
Название «Кфар-Хабад» удостоился предложить я. До этого мы называли это место «Сафри», а после этого Сафрир. Но когда я начал заниматься общественными делами, то решил позаботиться также о подходящем имени нашему поселению. Я подумал, что самым подходящим именем будет просто «Кфар-Хабад», что значит — «деревня хасидов Хабада».
Прежде всего, необходимо было убедить других членов комиссии принять это название. Когда я предложил, то многие жаловались: «Что мы так навсегда и останемся „кфар“ — „деревня“, ведь еще чуть-чуть и это будет большой город!» Я поспешил их успокоить, что даже большой город может так называться, как например «Кфар-Саба». В конце концов, это название было принято...
