Посланец открывает свое истинное лицо. Зять р. Моше теряет свою память. Р. Шнеур-Залман меняет богатство на бедность.
Посланец Баал-Шема, р. Йеуда-Зуся, своим присутствием на свадьбе сына р. Боруха, Биньямина, обратил на себя внимание всех гостей, среди которых были самые «сливки» Познани. К помолвкам явился р. Йеуда-Зуся одетым простолюдином и держал себя таким же. Тогда удивлялись тому, что р. Йоэл Баал-Шем из Замоща выбрал именно этого невежду в качестве своего представителя на таком важном торжестве. Теперь удивлялись тому, что этот же посланец посмел явиться на свадьбу в атласной жупице и в штраймл, как настоящий ученый. Всем было памятно, как этот посланец Баал-Шема благословлял на помолвках, — он, что называется, ломал себе зубы, хотя он читал по книге. А теперь он вращался среди ученых гостей, как им равный.
Р. Борух принял посланца ребе р. Йеуда-Зусю с большим почетом, как будто ничего особенного не случилось, и усадил его по правую руку жениха. Гости вокруг, все крупные ученые, обсуждали вопросы Торы. Р. Йеуда-Зуся рта не открывал.
После свадебного ужина произнес жених речь на научную тему, вновь показав при этом свою большую эрудицию. После речи жениха предполагалось, как обычно, что ученые гости начнут обсуждать затронутые в докладе жениха научные вопросы.
Однако еще прежде, чем кто-либо из гостей попытался раскрыть рот, попросил р. Йеуда-Зуся разрешение у обоих сватов — у отца невесты, р. Аарона-меламеда, и у отца жениха, р. Боруха, — сказать пару слов. Он начал задавать вопросы по докладу, возражая против ряда установок жениха, а затем, к общему удивлению, сам же и ответил на свои вопросы и снял возражения. Уже одни вопросы и возражения р. Йеуда-Зуси показали его огромную эрудицию и остроту суждения. Последовавшие же затем ответы буквально очаровали всех неожиданно проявленной им ученостью. Значит, р. Йеуда-Зуся, посланец Баал-Шема, совсем не тот невежда, за которого его вначале приняли. Раввинское одеяние, в которое он облачился на свадьбе, было на надлежащем месте. Еще больше поразило всех то обстоятельство, что свои научные суждения он выразил ясным языком, совсем не так, как на помолвках, где он читал, как возница!
Сват р. Боруха, глава познаньской общины р. Моше, и другие ученые гости смотрели теперь друг на друга и не верили своим глазам и ушам. Теперь у них была уже возможность обсуждать не только доклад жениха, но и сложные выкладки р. Йеуда-Зуси.
Р. Моше попросил прощения у своего свата р. Боруха за свои высказывания в адрес посланца Баал-Шема тогда, на помолвках, когда он посчитал его за невежду. Р. Моше считал тогда, что Баал-Шем опозорил р. Боруха, послав на его торжество такую «никчемную» личность. Теперь он уже знал, что у последователей Баал-Шема совсем другое поведение, чем у обычных людей. Не всюду и не всегда они проявляют свою ученость. Об этом долго еще разговаривали между собой евреи Познани. То, что р. Йеуда-Зуся оказался большим ученым, а также и способ проявления его учености, было для всех полным откровением. Р. Моше и многие другие ученые, бывшие всегда противниками Баал-Шема и его последователей, начали теперь относиться к ним со значительно большим уважением.
Два года находились Биньямин и его жена, дочь р. Аарона, на иждивении р. Боруха. Биньямин все это время продолжал изучать Тору. Затем он был принят на должность раввина в Гродно, городе, славившемся тогда своими великими учеными. Оттуда имя Биньямина стало известно во всей Польше и Литве, а также в еврейских общинах за пределами этих стран.
В дальнейшем стала связь р. Моше с р. Борухом еще более тесной, еще более родственной. Младший сын р. Моше, Шнеур-Залман, был женат на ученой дочери р. Боруха, Рахели, а дочь р. Моше, Фрейдель, вышла замуж за племянника р. Боруха иллуя Кадиша.
С Кадишом, так сильно славившимся своей ученостью, случилась позже беда. В тридцать пять лет он вдруг заболел и пролежал долго без сознания. О нем молились и применяли всякие средства, чтобы поднять его с постели. Прошли месяцы, пока миновала опасность. Из этой болезни он вышел настолько ослабевшим, что не имел сил разговаривать. Ослабла также его память. Он забыл все, что знал, даже как произносить благословения. Когда он стал на ноги, его память не была еще восстановлена. Он вынужден был молиться по книге, а также вычитывать благословения. По состоянию его здоровья запретили ему врачи заглядывать в книгу.
Прошел год, пока врачи разрешили ему брать книгу в руки. Р. Кадиш начал понемногу учить, но прежние его знания к нему уже не вернулись. К тому времени мать р. Кадиша уже умерла. Часто говорил р. Кадиш с большой болью, что он благодарит Б-га за то, что его мать не дожила видеть его в таком состоянии, — забывшим всю Тору. Мать, вдова, единственным утешением которой был он, ее сын Кадиш, не пережила бы этого несчастья. Но если у р. Кадиша не было матери, которую так сильно огорчила бы его болезнь, то у него были тесть и теща, а также жена. Был у него также его дядя р. Борух. Его тесть, богатый глава познаньской общины р. Моше, естественно, вынужден был обеспечить всем своего зятя р. Кадиша и его жену, свою дочь Фрейдели. Содержание зятя и дочери было, конечно, для р. Моше мелочью. Причиняло р. Моше горе сознание, что славившийся своей ученостью зять его р. Кадиш стал настоящим невеждой. Было жалко смотреть на р. Кадиша, в прошлом «срывавшего горы» в ученом мире, а теперь с трудом осваивавшего главу из Торы и Пророков; страница из Талмуда была уже сверх его умственных возможностей.
Много радости не имел р. Моше и от своего собственного сына р. Шнеур-Залмана, зятя р. Боруха. В части учености не мог р. Моше жаловаться на сына. Р. Шнеур-Залман стал крупным ученым и обогнал в этом обоих своих братьев. Это доставило р. Моше много радости. Но р. Моше ожидал, что его сын, как и он, совместит знания с богатством. Он хотел сделать из р. Шнеур-Залмана коммерсанта, какими были остальные его сыновья. Для этого он ему выделил большую сумму денег и обучал его тайнам коммерции. Р. Моше ожидал, что р. Шнеур-Залман окажется пригодным к торговле и со временем сумеет стать на собственные ноги. Но этого не случилось. Р. Шнеур-Залман сообщил отцу, что он не годится в коммерсанты и не желает быть им; он вообще не хочет заниматься мирскими делами, И он взялся за ремесло меламеда.
Р. Моше был вне себя.
— Как! Мой сын — меламед? — упрекал он сына. — Ты ведь на всю жизнь обрекаешь себя на бедность!
На это р. Шнеур-Залман ответил:
— Лучше буду меламедом, лишенным куска хлеба, чем богатым торговцем, купающимся в роскоши.
Но р. Моше не оставлял сына в покое.
— Хорошо, ты человек не мира сего и довольствуешься малым, но как же с твоей женой Рахелью? Она пришла к тебе из богатого дома. Она привыкла к жизненным удобствам. Учительством ты не сумеешь обеспечить ее хлебом вдоволь!
Р. Моше думал, что на этом его сын «попался», он его прижал к стенке и он не сумеет отделаться теперь простой отговоркой. Но у р. Шнеур-Залмана был на это весьма резонный ответ. Сама Рахель согласилась лучше жить с ним в нужде учительством, чем в богатстве торговлей.
— Рахель честная и чистая душа, — объяснил р. Шнеур-Залман отцу. — Мне не пришлось уговаривать ее в этом. Она во всем со мной согласна. Она честная еврейская дочь, выполняющая волю мужа.
Услышав от сына такие слова, понял р. Моше, что он уже ничего с ним не поделает; он не сумеет уговорить его заняться торговлей. Р. Моше убедился также, что если он и взялся бы, за торговлю, он в этом не преуспеет. Он к этому просто непригоден. Пока он, р. Моше, жив и богат, он сумеет еще беспокоиться о судьбе сына. Но что же будет с ним, когда его не станет? Это не было вопросом только далекого будущего. Где гарантия тому, что как бы богат он сам ни был сейчас, он вдруг однажды не обеднеет? Помимо этого чувствовал р. Моше уже давно, что на Познань надвигается тяжелое время. Он явно чувствовал, что приближается день, когда многим евреям придется бежать из Познани. Еврей, как бы богат он ни был, никогда не может быть уверен, что его богатство устоит. Опасности подстерегают еврея со всех сторон. Начали надвигаться всяческие беды и на Познань. В течение длительного времени удавалось ему, р. Моше, как главе общины, отвести от евреев различные опасности. Пришло, однако, время, когда р. Моше вынужден был начать спрашивать: «Откуда придет мое избавление?»
