Я родилась в кибуце на севере Израиля. Мои родители были в числе его основателей, первопоселенцев, а я — одним из первых детей, рожденных и воспитанных в кибуце. С ранних лет меня окружали идеалы равенства и братства: равенство в еде, в одежде, во всем. Все вокруг "товарищи" и — конец буржуазным стандартам! Мне — маленькой, худенькой девочке хотелось иногда добавить в мою порцию простокваши чуть побольше джема. Я плакала, требовала, устраивала сцены — напрасно. Нужно было подчиняться идеалу всеобщего равенства, по которому распределяется джем: всем одинаково. ни капли сверх положенной нормы!
Нашу жизнь регулировало стремление возвеличить и восславить имя нашего движения "Молодой часовой" ("а-Шомер а-цаир"). Достижению этого идеала подчинялись все, порой до полном изнеможеыия. После школы мы отдавали три полуденных часа полевым работам; вернувшись — занимались спортом, а вечером дискутировали. Казалось бы — чем плохо, но все это происходило слишком интенсивно, уплотненно, без единого роздыха, с постоянным ощущением давления и принуждения. Школьные каникулы означали восемь часов полевых работ ежедневно. Довольно часто я буквально слышала тяжелые удары сердца, чувствовала — вот-вот упаду. Но гордость не позволяла сдаться, поскольку мысль, что работа способна измучить, считалась постыдной. Один из наших лозунгов, повторяемых хором, звучал:
— Кто-нибудь устал?.. Никто! Кто-нибудь голоден?.. Никто!
Иудаизм и еврейские ценности были предметом насмешки. В этом отношении нас воспитывали полными невеждами, учили ненавидеть и презирать иудаизм. "Духовной", с точки зрения наших наставников, была любовь к "знаменосцам мировой справедливости", "солнцу человечества" — Ленину, Сталину и передовому советскому режиму. Мы постоянно обсуждали всемирно-историческое значение русской революции, а после таких бесед с энтузиазмом пели русские революционные песни.
Первое разочарование постигло меня в армии. Нас воспитали в определенных идеалах справедливости, но в новой и пестрой армейской среде я обнаружила представителей других миров, иного образа жизни, каждый из которых имел свои критерии справедливости. Такими были мои первые еретические мысли по поводу моральных ценностей кибуцной жизни: за ними пришли и другие. Во время отпуска из армии я заговорила на эту тему с моими друзьями, и все мы признались друг другу, что начали ощущать гнетущее чувство какой-то пустоты, словно нас оскорбили или эксплуатировали неизвестно зачем и почему. Нас вынуждали жертвовать многим во имя чего-то неопределенного; лучшее время нашей молодости было отдано ценностям, вымышленность которых сделалось очевидной.
С раннего детства я любила музыку, и после службы в армии меня послали в музыкальный колледж кибуца Ораним. Я провела там два года, открыв для себя новую радость в жизни: мир музыки полностью захватил меня. Одновременно я знакомилась с людьми, участвовала в спорах, узнавала новые для меня взгляды, философию. мировоззрения. Закончилось это тем, что после мучительных и долгих раздумий я пришла к мысли оставить кибуц. При всех его достоинствах — это общество деспотическое, т.к. устанавливает образ жизни однотипный и вместе с тем полный противоречий.
Мы покинули кибуц вместе с мужем и переехали в Хайфу. Переход к городской жизни был нелегким. Мы снимали крохотную однокомнатную квартирку, с трудом сводили концы с концами, но свежесть и энергия, с которыми мы строили новую жизнь, помогли нам справиться с первыми трудностями. Однако в Хайфе беспокоившие меня проблемы справедливости и морали сделались еще острее. Я постоянно спрашивала себя: так что же такое на самом деле справедливость? Что такое мораль? Суровые идеалы кибуца учили честности и прямодушию — здесь превалировала обратная шкала ценностей. Уважали богатых, всеобшим восхищением окружали преуспевших в бизнесе, а не людей высокой морали. На порядочность и доброту, казалось, всем наплевать, а если так — зачем быть искренней и честной? Что вообще обязывает нас быть честными?
Одна мысль вызывала другую, я задумывалась и над женской судьбой. В кибуце нас учили, что разница между мужчиной и женщиной чисто биологическая. Высшей идеей было равенство. Одни и те же обязанности для каждого из партнеров в семье и одинаковый способ их выполнения. Беременность, роды и кормление младенца считались чем-то мимолетным, и вскоре молодая мать опять принималась за тяжелую, подчас мужскую работу. А в Хайфе я была потрясена, увидев сколько усилий. времени и денег расходуют женщины на свою внешность, на желание выглядеть более привлекательными. Некоторые были готовы бесконечно тратиться на кремы, лосьоны и другие причуды и новшества косметики. Я не могла отделаться от мысли, что и в подобном образе жизни заключена какая-то ошибка, обязательно должна быть ошибка. Неужели я пришла в этот мир только для того, чтобы ходить на работу, растрачивать время и нервы в суете и заботах о тряпках и косметике, а вечером отдыхать у телевизора? Это чувство бессмысленного, бесцельного существования не оставляло меня ни на минуту. До тех пор, пока мы не встретили Бена Мавата.
В армии, отбывая службу в резерве, мой муж познакомился с темноволосым молодым человеком: сдержанным, скромным, и одновременно очень глубоким и сильным, если спор затрагивал его убеждения. Бен выдерживал ливень вопросов и на каждый отвечал убедительно и впечатляюще. Почувствовав мгновенную симпатию к Бену, муж пригласил его в гости. Отчетливо помню нашу первую встречу. Бен спросил:
— Как вы воспитываете своих детей?
— Мы хотим, чтобы они были порядочными и честными!
— А почему вы не учите их воровать?
Я объяснила, что воровство это негуманный антиобщественный акт, но Бен не унимался:
— А что такое вообще порядочность, честность, мораль?..
В тот вечер он излагал свои взгляды: мораль не может быть отвосительной, она должна быть абсолютной ценностью. Потому что любая мораль, которая зависит от спорных определений того или иного человека или группы людей, фиктивна.
— А какой морали учите вы своих детей? — спросила я.
— Десяти Заповедям,— спокойно ответил Бен, — потому что они являются системой абсолютных ценностей, из которой выводят правила морали и социальной справедливости согласно с постулатами Торы...
Таким был наш первый разговор. Сказать по правде, мы с мужем, очарованные внутренней убежденностью и искренностью Бена, не приняли его мыслей. Воспитанным на презрении к иудаизму, трудно принять такие идеи, как Тора, полученная с неба, или мир, сотворенный единым порывом Всевышнего. Эти концепции были нам чуждыми, понадобилось время. Беседы с Беном прололжались около трех лет, порой с большими перерывами, однако, интерес к ним постепенно возрастал. Идеи, которыми Бен делился с нами, вначале побуждали к размышлениям, потом подтолкнули на совместные поиски. Под руководством Бена мы начали свое еврейское образование. Практически с нуля. Мы погрузились в Topу, в труды по еврейскй истории, объясняющие уникальность феномена выживания еврейского народа перед лицом бесконечных преследований, т.е. обратились к теме, о которой в нашей кибуцной молодости никто не сказал нам доброго слова. И все же мы оставались всего лишь заинтересованными наблюдателями. Ни муж мой, ни я никак не связывали себя с религией. Признаться, нелегко стереть в сознании полученное воспитание, вернее убеждение, что все религиозные люди — это тусклые, одетые в черное невежды.
В книгах, рекомендуемых Беном, мы к своему удивлению находили исчерпывающие и убедительные решения тех самых проблем, которые не давали покоя нам раньше, а также ясные мысли о природе человека, его обязанностях на земле и целях жизни. Это было настолько интересно и прекрасно, что порой при чтении у меня пробегали мурашки по спине, а внутренний голос говорил: "Ада, то, о чем ты читаешь, так естественно и просто! Как могла ты прожить тридцать лет, ничего об этом не зная?.."
Кончилось это тем, что меня охватило страшное разочарование, горечь и обида на общество, в котором я провела свою молодость и которое с детства лишило меня возможности узнать хоть что-то о Творце, которое намеренно и упорно искажало наше мышление, в нормальных условиях естественно устремленное к религии. И когда мы с мужем оглянулись на себя, мы увидели - что-то изменилось. Мы стали другими, готовыми взять на себя бремя обязанностей, которые Тора возлагает на верующих.
Начали мы с последовательного исполнения небольшого числа "мицвот". Это оказалось нелегко и волновала реакция окружающих: что скажут наши друзья? Коллеги по работе? Как примут это мои родители в кибуце? Сохранятся ли прежние отношения?.. Это был период внутренней борьбы, когда мы обдумывали первый шаг.
Однажды вечером мы пришли к решению и перестали обсуждать, что о нас скажут. Наутро мой муж пошел на работу в "кипе". Может, кто-то из коллег улыбнулся — его это уже не волновало. То, что с нами случилось, было так значительно, и наши чувства в те дни были настолько приподнятыми, что реакция окружающих отступила на третий план, сделалась чем-то ничтожным и вскоре вообше исчезла из нашего сознания. Мы знали, что на верном пути, и ощущали в душе внутренний мир и полноту жизни. Какое нам было дело до ухмылок посторонних.
Перед Рош а-Шана мы решили приступить к строгому соблюдению Субботы и сделали нашу кухню со всей ее утварью кошерной. Это принесло нам чувство глубокого удовлетворения, словно обновление коснулось нас, а не наших вещей. Мы провели Рош а-Шана в городе Кфар-Хасидим у новых знакомых — чудесной семьи, излучавшей ту самую еврейскую теплоту и простодушие, которые порождает искренняя набожность. Как воспитанно вели себя в этом доме дети! Совсем не так, как в кибуце или городе. И я сказала себе: вот оно, что мы искали все время. Вот семейная жизнь, какой не бывает в обществе, где мы живем. Вот люди, полные гостеприимства, помогающие друг другу и любому пришельцу, не ожидая за это никакого вознаграждения или выгоды!
Мы впервые вплотную увидели, как указания Торы претворяются в повседневные дела. Как можно было не завидовать такой семье, такому образу жизни? В день Рош-а-Шана мы пошли в синагогу, и я никогда не забуду испытанного впечатления. Когда зазвучала общая молитва с нарастающим энтузиазмом: "Слушай, Израиль. Б-г, Всесильный наш, Б-г Один..." — я внезапно ощутила на губах вкус чего-то соленого. Крупные слезы помимо воли бежали по моему лицу, но соль принесла сладость: я чувствовала, что значит быть евреем, я поняла, как жить, наполняя жизнь духовным богатством. Это волнуюшее чувство объединяло меня с незнакомыми людьми, я ощущала неразрывную духовную связь со всеми присутствовавшими в синагоге: это были евреи в молитве...
В конце года мы решили переселиться в религиозный район, где было легче выполнять "мицвот" и воспитывать детей. В детском саду, куда ходил наш сын, и в школе, которую посещала дочь, дети сталкивались с нетерпимостью, с противоречием между требованиями домашней религиозной жизни и насмешливо отрицательным отношением к этому окружающих. Мы уехали, и с этого момента жизнь наполнилась смыслом и счастьем. Разве можно эабыть день нашего переезда! Мы еще не распаковали вещи, не было времени приготовить детям еду, как вдруг со всех сторон посыпались угощения. На столе появились мясо, рыба, другие блюда, кто-то принес груду свежих хал: мы никогда не видели такого дружеского приема, такого волнующего воплощения тезиса "люби ближнего своего, как самого себя".
В былое время я часто вступала в дебаты о вере и смысле жизни, теперь нашла их бесплодными. Отныне моя энергия уходит на выполнение "мицвот", на изучение еврейских законов, на чтение книг иудаизма и воспитание детей в духе Торы. Когда я вижу дочь, одетую в скромное платье, когда я слышу детский голосок моего сына, благословляющего подаренные сладости, меня охватывает трепет счастья. Наши субботние дни вокруг украшенного стола, с их духом радости и семейного единства стали для нас подобием рая на земле. Как можно сравнить все это с субботним безумием тех, кто проводит время на забитых толпами пляжах в бесплодных поисках душевной радости или на пикниках, посвященных животному обжорству! Меня переполняет жалость к женщинам, озабоченным одной лишь внешностью. В других условиях они могли бы сделаться счастливыми и цельными людьми, а сейчас это сбитые с толку и разочарованные существа. Природная женская нежность и внутренняя стыдливость сменились вульгарной грубостью, стремлением производить впечатление на других (достаточно познакомиться с советами, предлагаемыми женскими еженедельниками, чтобы увидеть, как все это ненормально). Бездуховное общество тщится найти заменители устойчивой, крепкой семье — вот правда, скрытая за громкими фразами и хитрыми лозунгами. Все впустую: семью не заменишь ничем.
Мое отношение к музыке, моей старой любви, изменилось, обрело особую глубину. Музыка это чудо. Я понимаю, почему великие раввины и мудрецы Израиля любили музыку: она играет особую роль в хасидизме. Я доподлинно знаю, что вдохновение, приходящее к великим композиторам — вещь неземная, это выражение их духовной жизни, духовный заряд, который они несут в себе, выплескивая в гармонии. С углублением моей веры музыка сделалась прелюдией к богатой и волнующей мелодии, имя которой — иудаизм. Все чудесные чувства, нюансы, радующие музыкальное ухо при исполнении прекрасной симфонии — лишь частица той щедрой песни, которую поет душа, идущая к свету Веры.
