Люди встречаются с любавичскими хасидами при разных обстоятельствах, с различной степенью предубеждения. Признаться, в моем случае предубеждение было весьма негативным.
Во первых, я был занят, очень занят. В ту зиму я был ответственным за крайне важный и крайне засекреченный научный проект. Срок сдачи проекта неумолимо приближался, и каждая минута была драгоценна. Во вторых, меня очень трудно было увидеть. Я был изолирован от внешнего мира множеством закрытых дверей, секретарями и даже вооруженной охраной. И в третьих, что важнее всего, меня так же мало интересовало свидание с раввином, как и с любым другим сборщиком на благотворительные цели.
Правда, я видел его фотографию в местной газете, но в памяти осталась лишь борода под черной шляпой. Еще одна школа, подумал я, когда раздался его звонок, еще одна Йешива, которая нуждается в поддержке. И еще одно лицо, с которым придется встречаться один раз в год. Все мои попытки отложить нашу встречу не увенчались успехом. Тогда я подумал, что проще уделить ему десять минут в 4:30, чем спорить по телефону. Но сейчас, по мере того, как приближалось время свидания, я жалел, что согласился даже на эти десять минут.
Внешний охранник позвонил из проходной, и я разрешил впустить его. Затем внутренний охранник, секретари, и, наконец, он в моем офисе. Слишком молод, чтобы быть настоящим раввином, и слишком неопытен, чтобы быть удачливым сборщиком. Он принял приглашение сесть и на безупречном английском объяснил мне причину визита. Что-то в черной шляпе и бороде заранее готовит нас услышать акцент, но молодой человек был таким же подлинным американцем, как и американский флаг. Это несоответствие несколько вывело меня из равновесия.
Просьба раввина была простой. Ему не нужен был чек, он не приглашал меня произнести речь и не просил у меня работы — три обычные ситуации, с которыми мне приходилось до сих пор иметь дело. Он хотел мое имя. Организация, представителем которой он был, решила устроить банкет и собирала «видных» евреев.
Не совсем понимая, почему меня посчитали «видным», я попытался убедить его не терять времени понапрасну. И с резкой откровенностью привел причины своего отказа. Я сказал, что Любавичи — это анахронизм, что его одежда и внешность кажутся мне смешными и что моя точка зрения на еврейство не имеет ничего общего с ортодоксальностью. Кроме того, как сионист, я не хочу иметь ничего общего с теми, кто бросает камни в людей. Разве неправда, что все черные шляпы и бороды в Израиле бросают по субботам камни в людей?
Вместо того, чтобы вступить со мной в дебаты, он, к моему полному недоумению, посмотрел в окно на заходящее солнце, быстро встал с места, перевязал пояс каким то шнурком и начал молиться. Делал он это тихо, но уверенно, не стесняясь. Быстро, но членораздельно. Надеюсь, я заслуживаю похвалы хотя бы за то, что сразу узнал в этом молитву.
Я не знал, что предпринять. Не припомню, приходилось ли мне когда-либо присутствовать при предвечерней молитве, но, несомненно, первый раз я видел кого-то за молитвой вне синагоги и без молитвенника. И конечно, это был первый случай, когда кто-то молился в моей лаборатории.
Я никогда не забуду потока мыслей, нахлынувших на меня в тот зимний вечер. С одной стороны, я был в полном замешательстве. Что мне делать? Могу ли я закурить? Может быть встать? Продолжать писать? И как долго это будет продолжаться? Замечу, что до сих пор мне приходилось иметь дело только с речами по случаю Бар-Мицвы. Моя секретарша, приоткрывшая дверь, чтобы попрощаться, чуть не лишилась дара речи. Зазвонил телефон. Должен ли я ответить или просто не обращать внимания? Интересно, какой будет реакция охранника, который с минуты на минуту должен зайти и опечатать сейф?..
С другой стороны, я чувствовал себя раздраженным и не без причины. В конце концов, я пожертвовал своим дорогим временем ради этого свидания, а он просто-напросто использовал его на исполнение какого-то средневекового ритуала.
Но где-то в глубине души я почувствовал, что вся эта история произвела на меня впечатление. Молодой раввин, недавно прибывший в чужой город, нуждающийся в помощи таких людей, как я, почувствовал более высокий долг. Несмотря на то, что в данный момент он зависел от меня, иерархия его ценностей была такова, что мое имя, мой чек и даже мое мнение отступили на задний план, уступив место основной потребности — произнести молитву в нужное время.
Мне это понравилось. И хотя я отказался включить свое имя в список организаторов банкета, мне это понравилось. В тот же вечер я рассказал жене о встрече с человеком нового для меня типа: искренним, для которого религия значила больше, чем повседневные заботы. Поэтому мы пригласили раввина и его жену (кстати сказать, математика, закончившую университет с отличием) и познакомили с некоторыми из наших друзей.
Этот вечер был первым и не последним. Мы стали друзьями, и даже хорошими друзьями. Много дней, недель и месяцев мы провели с ними в спорах и беседах. Мы с женой цитировали историков и философов. Они цитировали Тору. Мы пытались объяснить им ошибочность их убеждений, но они были терпимее нас. В конце концов, благодаря их терпимости и спокойствию, их человечности и искренности, их знаниям и заботе, мы согласились с тем, что нам надо учиться.
Примерно через год после нашей первой встречи я побывал в Нью-Йорке, познакомился с другими любавичскими хасидами и убедился, что наши друзья не исключение, они типичны. Через пятнадцать месяцев после нашей встречи мои друзья принесли мне тфиллин и показали, как пользоваться ими. А через год его жена помогла моей жене начать кошерную кухню. Точно так же, не торопясь, нас посвятили и в остальные детали повседневной еврейской жизни. Все это происходило постепенно, и честно признаю: каждый шаг подвергался сомнению.
Возможно, кто-то скажет: вы были духовно и психологически подготовлены к этой трансформации задолго до встречи с вашими любавичскими друзьями, и ваша встреча — простое совпадение. Может быть, они и правы. Но я никогда не забуду тот зимний вечер в 1976 году, когда молодой хасид попросил у меня десятиминутного свидания, из которого пять минут провел за молитвой.
