Старый хасид реб Берке Хен отмечал в ссылке и в тюрьме еврейские праздники, отмечал как мог, по-всякому (а сидел он, понятное дело, за свою преданность религии отцов).
Но такой Хануки у него еще никогда не было…
Неформальный лидер уголовников, отбывавший срок вместе с ним, но совсем за другое, спросил реб Берке, отчего он так печален.
«Скоро Ханука, — отвечал ему хасид и объяснил вкратце, что за праздник Ханука, — но какие же праздники в тюрьме? Какие могут быть тут свечи?»
«Не дрейфь, — махнул рукой сокамерник, — это дело мы тебе устроим. Что нужно-то? Свечи засветить? Да я тут у ребят маргарину подсоберу, вот и будут тебе свечи».
Сказано — сделано. Взяли от обеденного пайка луковицу, разрезали надвое, вынули сердцевину; вот тебе и плошка. Из подкладки тулупа скрутили фитилек. Вскоре подоспел обещанный маргарин. Ну, а искра, из которой возгорится пламя… это уже было действительно немалое искусство. Искру атаман шайки высек… подошвой собственного сапога. Об этом реб Берке рассказывает с особым восхищением: еще бы — кусочек ветхой материи на бревенчатом полу, ловкая чечетка сапога — и пожалуйста вам, огонек. Фитиль внутри луковицы тлел, теплился, пока не загорелся, растапливая маргарин.
«Я вскочил, взволнованный, и начал произносить благословения. На третьем благословении голос мой уже дрожал, я плакал, ведь до такого времени дал мне дожить Всевышний… до такого времени… что хуже всякого безвременья. А с другой стороны налицо было явное чудо: зэки плотно теснились, укрывая меня от посторонних глаз. И так повторялось из вечера в вечер».
