Пару дней назад у нас в Буффало были два сатмарских хосида, которые ведут тут бизнес. Сделали мы с ними этакий квази-фарбренген, сидели, рассказывали друг другу истории, они — про Сатмарского ребе, мы — про Любавичского.
Они рассказали интересную майсу.
Когда Сатмарский ребе приехал в Штаты, с ним было очень немного народу, все — шлепперы (так они выразились, не знаю, что именно хотели этим сказать, но по контексту вроде как нищие шлимазлы). И вот Сатмарский ребе решил устроить большую млаве малко, пригласить кучу гостей, вдохновить их своими планами по организации еврейского образования и раскрутить на пожертвования. Но в результате пришли все те же шлепперы, человек 15-20, которые обычно и ошивались в его синагоге. Сатмарский ребе огорчился, посидел так молча, потом воскликнул: «Так что же мне делать? Значит у нас нет выхода! Вы все должны стать богатыми и поддерживать Сатмар!» И все эти шлепперы в короткий срок стали мультимиллионерами, и те из них, кто еще жив, содержат и сатмарские организации и своих детей, внуков и правнуков.
При разговоре зашла речь о том, что Любавичский Ребе был в Париже до войны. Тут один из сатмаров очень оживился и воскликнул: «Это должен был быть он!» И рассказал следующее.
Жили до войны в Венгрии две семьи, связанные между собой родством. Одна жила на холмах, звали их Оберландер (я не понял, это была фамилия, или их так называли по месту жительства), и община, где они жили, была довольно модерновой. А вторая жила в долине в хасидской общине.
Один из молодых Оберландеров начал бизнес, и дела завели его в Париж, который в те годы был очень развратным местом, где религиозный еврей практически не имел шансов остаться «фрум». (Мы спросили: «А что, сейчас лучше?» Один из сатмаров сказал, что сейчас там больше кошерных мест, йешив, синагог, микв, чем в Монреале, во многом благодаря Хабаду).
По бизнесу этому Оберландеру приходилось оставаться в Париже все дольше и дольше. В один день он приехал назад в Венгрию, чтобы жениться. Пошел к хасидским родственникам в долину и посватался к дочке своего дяди. Дядя сказал: «Ни за что, ты и так-то не очень религиозен, а еще собираешься жить в Париже, там совсем вразнос пойдешь». Тот говорит: «Но я чувствую, что ваша дочь — мой шидух». «Хорошо, — сказал дядя. — Пойдем к реб Шаеле Керестиреру, что он скажет, так и сделаем». «Пошли».
Реб Шаеле Керестирер был известным чудотворцем. В то время он уже был очень стар. Они пришли, спросили, и реб Шаеле сказал: «Это шидух». «Но он же собрался в Париж?!» «Пусть едет в Париж, там он будет богатым, они будут „эрлихе идн“».
Когда дядя это услышал, он так распереживался, что в следующую субботу умер. Со временем молодой Оберландер таки женился, поехал в Париж, куда взял с собой еще и сестру жены, так как содержать ее больше некому было. В Париже они стали отходить от еврейства, но потом встретили «кого-то из эйниклах Шнеерсона», и тот так их воодушевил, что они стали полностью «фрум», и их дети и внуки «фрум», часть живет в Монро, в Вильямсбурге, где эти сатмары и услышали это от их потомков.
А сестра его жены вышла замуж в Париже, и эти две семьи, ставшими «фрум» на 100%, оказались единственными, оставшимися из той деревни после Холокоста, так как все, кто остался в Венгрии, погибли...
