В Торе сказано: «И говорил Б-г, обращаясь к Моше после смерти двух сыновей Аарона, когда приблизились они к Б-гу и умерли. И сказал Б-г, обращаясь к Моше: Скажи Аарону, брату твоему, чтобы не во всякое время входил он в святилище за завесу и не приближался к крышке, покрывающей ковчег, дабы он не умер, ибо в облаке явлюсь Я над крышкою. Вот с чем входить должен Аарон во святилище и т.д.»
РАШИ комментирует так: «Ради чего говорит это Тора? Рабби Эльазар бен Азария разъясняет это при помощи притчи. Больного посетил врач. Сказал ему (врач): Не ешь холодного и не лежи там, где сыро. Пришел другой (врач) и сказал ему: Не ешь холодного и не лежи там, где сыро, чтобы не умереть тебе, как умер такой-то. Слова второго врача подействовали на больного сильнее, чем слова первого. Поэтому сказано: После смерти двух сыновей Аарона».
Длинная притча
Из написанного у РАШИ понятно, что слова «после смерти двух сыновей Аарона» используются Торой не только для того, чтобы показать, когда именно обратился Всевышний к Моше с данным законом. Они — слова эти — тоже были услышаны Моше. Иначе говоря, Всевышний сказал Моше, что когда тот будет передавать своему брату изложенные далее правила, касающиеся входа в святилище Мишкана, ему необходимо напомнить Аарону о трагической смерти его сыновей, дабы он их роковой ошибки не повторил. Сделав так, Моше поступит как тот второй врач, предупреждение которого возымело большее действие.
В таком случае, необходимо понять: ради чего пересказывает здесь РАШИ всю притчу с двумя врачами? Не легче было бы просто написать, что для того, чтобы слова врача произвели на больного большее впечатление, ему стоит сразу упомянуть плачевные случаи из его практики, когда его рекомендациям не последовали? Другими словами, рассказ о первом враче здесь, казалось бы, и вовсе излишний.
Неверное предположение
Но сначала обратим внимание на еще одну странную деталь, уже в самом тексте Торы. Разбираемый нами отрывок начинается с двух предложений с почти идентичным началом: «И говорил Б-г, обращаясь к Моше», «И сказал Б-г, обращаясь к Моше». Дочитав до конца первое предложение, несложно заметить, что никакой новой информации, никакого закона и т.д. оно не сообщает. Тогда зачем оно вообще записано?
Вот это — как отмечают некоторые комментаторы толкования РАШИ — и имеет он в виду, когда задается вопросом «Ради чего говорит это Тора?» И в качестве ответа на этот вопрос — продолжают эти комментаторы — РАШИ и рассказывает притчу о двух врачах: на самом деле, в каждом из этих предложений содержится отдельное предостережение Аарону. С той разницей, что фраза, начинающаяся со слов «И сказал Б-г» выражает простой запрет: не делай так, и все. Что напоминает первого врача. В то время как фраза «И говорил Б-г и т.д.», в продолжение которой есть слова «после смерти двух сыновей Аарона» подобна более действенному предупреждению врача второго. Вот нам, казалось бы, и ответ на вопрос, зачем РАШИ приводит притчу целиком, упоминая и первого, менее успешного, врача.
И все же принять такой комментарий словам РАШИ весьма сложно. И вот почему. Во-первых, уже сам задаваемый РАШИ вопрос — «Ради чего говорит это Тора?» показывает, что нуждающимся в объяснении он считал скорее не сам смысл первого предложения, а его избыточность. Смысл обоих предложений — если действительно говорить о простом смысле, т.н. пшат — был для него очевиден. Тора начинает рассказывать, какой закон был изложен Всевышним Моше, прерывается на замечание, что это имело место уже после смерти двух сыновей Аарона, и возвращается к повествованию, повторяя стандартное вступление — «И сказал Б-г и т.д.»
Второе. Сравнение двух обсуждаемых нами фраз с предостережениями двух врачей вынуждает нас поменять их местами и сказать, что, не смотря на порядок их изложения в тексте, на деле обращение, зафиксированное словами «И сказал Б-г и т.д.» было позже чем то, с которого данный отрывок начинается, — «И говорил Б-г и т.д.» Ведь пересказанный выше комментарий соотносит первое предложение со вторым врачом, а второе — с первым. Вряд ли РАШИ, поставивший перед собой задачу разъяснять лишь простой смысл, пшат, текста Торы, станет прибегать к такому окольному средству толкования. Разве что он сам докажет необходимость в этом, чего в данном случае он не делает.
И, наконец, третье. Сравнить, пытаясь понять ход мысли РАШИ, второе предложение с первым врачом нельзя уже потому, что РАШИ сам в комментарии к нему пишет: «…дабы не погиб он (Аарон), как погибли его сыновья».
Понять РАШИ
Однако кроме заданного выше вопроса о необходимости примера с двумя врачами — ответ на который так и не был еще найден — приведенная РАШИ притча нуждается еще в нескольких разъяснениях.
Прежде всего, непонятна необходимость в притче, как таковой. Ведь разве это не само собой разумеется, что если предупреждая человека о чем-то, называют неизбежные последствия, шансы на то, что тот примет требуемые меры предосторожности, значительно возрастают? Что нового, в таком случае, сообщает нам РАШИ (от имени рабби Эльазара бен Азарии)?
Далее. Допустим, РАШИ полагал, что притча здесь все-таки нужна. Но почему действующим лицом выступать в ней должен именно больной? Здоровый человек тоже с большей вероятностью последует совету поберечь себя от того, что представляет опасность, если ему приведут конкретные примеры людей, поплатившихся за пренебрежение таким советом собственной жизнью.
Более того. Рассказывая притчу, приводя пример, обычно стараются, чтобы их соответствие описываемой вещи или понятию было максимальным. Не только в главной детали, — ради которой пример и приводят — но и во всем остальном. И уже тем более, если речь идет о примере, приводимом Торой, который выверен во всех нюансах.
Исходя из этого, обсуждаемая нами притча с двумя предостережениями, обращенными именно к больному, дает нам понять, что тот, на кого этот пример приводится, т.е., Аарон, тоже, в определенном смысле страдал, по мнению рабби Эльазара бен Азарии и РАШИ от некоего «недуга», обладал неким недостатком. И «опасным», в известной мере, было его состояние и без связи с возможным нарушением выраженных здесь Торой предостережений. Так в чем же был его «недуг»?
И еще. Возвращаясь к деталям притчи, в жизни существует много всего, что может, не дай Б-г, нести человеку опасность. Отчего же здесь предостерегают не иначе как от «холода» и «сырости»?
И последний вопрос. По какой причине, пересказывая притчу, посчитал РАШИ необходимым упомянуть имя того мудреца, кто ее когда-то изрек?
Строжайшее предупреждение
Чтобы найти ответы на все эти вопросы, необходимо задуматься вот над чем. Как правило, когда Тора повелевает что-либо, она не сопровождает это каким-либо предупреждением о наказании, которое ждет ослушавшегося данного повеления. А если уж Тора и рассказывает о наказании, она не ставит в пример каких-либо людей, его получивших. И только здесь, в изучаемом нами отрывке, где дается обращенный к первосвященнику запрет «не входить во всякое время в святилище», Тора считает важным предостеречь Аарона исключительным образом и подчеркивает: «дабы не погиб он, как погибли его сыновья»!
Ради объяснения исключительности данного случая и приводит РАШИ «притчу о больном». Она четко показывает: в случае с больным простого предупреждения недостаточно. Нет выбора, для его же спасения врач вынужден привести плачевный пример из своей практики. В противном случае, есть опасение, что пациент его ослушается, и его предостережение не возымеет действия. Поэтому так важно РАШИ напомнить и о первом враче — именно для того, чтобы подчеркнуть, что его рекомендаций для такого больного недостаточно.
Но какое все это имеет отношение к Аарону? Чем был «болен» он, и почему Тора так опасается, что пренебрежет он выраженным в обычной форме предостережением и нарушит строгий запрет?
Нестерпимый жар
Отличительная черта болезней — сильное повышение температуры тела, больного лихорадит. Настолько, что состояние жара заменяет для него необходимость в пище, о чем в Талмуде говорится: «Огонь в нем кормит его».
Но выносить жар очень тяжело, и поэтому у больного возникает сильнейшее желание охладить его. Есть холодное, находиться там, где очень холодно. Порой это желание настолько сильно, что преодолеть его больной не в состоянии. Он слышит от врача «Не ешь холодного и не лежи там, где сыро!», но сделать с собой ничего не может. Обычно к рекомендациям врача относится он с большим вниманием, ведь ему хочется быть здоровым, но тут… И только когда врач произносит устрашающее «чтобы не умереть тебе, как умер такой-то», охваченный страхом больной преодолевает себя и следует данным ему указаниям.
То же самое, только в духовном смысле, можно сказать про Аарона. Этот великий человек, первый из первосвященников, испытывал нестерпимую жажду быть ближе к Всевышнему, он воистину был, говоря словами Писания «болен любовью». (А после семи дней и ночей, проведенных «у входа в Шатер Откровения», жажда эта была особо сильна). В его груди горело пламенное желание войти в Святая Святых Мишкана, туда, где можно ощутить самое мощное в этом мире раскрытие божественности. И он бы вошел туда, не сумев удержаться, не смотря на запрет, не смотря на предостережение. А тогда и его бы постигла трагическая кончина. Если бы не добавила Тора, словно тот второй врач, тех нескольких вынужденных слов — «после смерти двух сыновей Аарона»…
Холод и сырость
«Не ешь холодного и не лежи там, где сыро», — предостерегает врач больного. Что стоит за этими примерами, использованными РАШИ? И почему их именно два?
Все дело в том, что и запрет, обращенный Торой к первосвященнику, состоит из двух деталей. Во-первых, Тора запрещает входить в Святая Святых «во всякое время». Даже если первосвященник готов принести с собой «молодого быка для грехоочистительной жертвы и барана для всесожжения», ему дозволено переступать порог Святая Святых лишь в Йом-Кипур. А во-вторых, даже в Йом-Кипур без только что перечисленных приношений заходить туда строжайше запрещено.
Двум этим деталям закона и соответствует пример с холодной пищей и нахождением там, где сыро.
В первом примере холод проникает внутрь больного. Это, конечно же, сильнее помогает страждущему приглушить жар и почувствовать временное облегчение, чем если бы его всего лишь перенесли в холодную комнату. Но это и гораздо опаснее. Поэтому в первую очередь больного предостерегают: «не ешь холодного», и только потом: «не лежи там, где сыро». Во-первых, чтобы предотвратить большую опасность, а во-вторых, потому что к холодной пище — т.е. к более сильному средству облегчения — больного тянет сильнее.
Так и в нашем примере. Запрет входить в Святилище Храма «во всякое время» (даже) ради приношения жертв напоминает предостережение «не есть холодного», ведь храмовые жертвы образно названы «хлебом» и «пищей». Тогда как повеление не входить в Святая Святых (даже в Йом-Кипур) просто так, не совершая при этом никакого служения, можно соотнести с предостережением «не лежать там, где сыро» — само нахождение в месте, таящем в себе опасность, пусть даже внешнюю, необходимо исключить.
Аарон в опасности?
Но откуда известно, что для Аарона такая опасность действительно существовала? Разве сказано где-нибудь в Торе, что его жажда войти в Святая Святых Мишкана была столь велика, что если бы не напоминание о трагедии, случившейся с его сыновьями, он не смог бы удержаться, нарушил бы божественное повеление и переступил бы порог Святилища? Одно дело, его сыновья — Надав и Авиу, их роковая ошибка описана в Торе. Но сам Аарон?
Конечно, можно ответить на это очень просто: сам факт, что в качестве предостережения Тора ставит Аарону в пример его сыновей, говорит о том, что и он был охвачен тем же духовным порывом. Да и потом, безудержное стремление слиться с божественностью возникло у Надава и Авиу как результат того, что Всевышний приказал произвести в служители Храма «(прежде всего) Аарона и (только потом) сыновей его вместе с ним». Так если у них вызвало это такую нестерпимую жажду приближения к святости, что уж говорить об их отце!
И, тем не менее, не все так просто. И данные ответы вовсе не такие уж исчерпывающие. Так где же доказательство, что Аарон действительно так сильно был «болен любовью», что еще немного и повторил бы он судьбу своих старших детей? Как всегда, и этот вопрос РАШИ без ответа не оставляет. И намекает он на него лишь одним: он пишет, кто именно рассказал в свое время притчу о двух врачах, — рабби Эльазар бен Азария.
Странное перевоплощение
Про рабби Эльазара бен Азарию рассказывается в Талмуде, что, будучи еще совсем молодым — восемнадцатилетним (а по другой версии — шестнадцатилетним) — он был поставлен мудрецами «во главе йешивы». Такой высокой чести удостоился он благодаря своим исключительным достоинствам: его мудрости, богатству и знатному происхождению (он был прямым потомком Эзры в десятом поколении).
Однако прежде чем принять высокое назначение, он спросил совета у своей жены. Та принялась его отговаривать. «У тебя же нет седины!» — возражала она. Тогда случилось чудо, и его борода украсилась восемнадцатью рядами седых волос.
Казалось бы: что изменило это чудо? Разве оно по-настоящему сделало его старше? Ведь для того, чтобы быть «главой йешивы» — что и имела в виду жена рабби — требуются те особые, ничем не заменимые знания, которые приходят только с возрастом, о чем сказано: «долголетие возвестит мудрость». Можно быть исключительно способным и талантливым человеком, можно отличаться несравненным прилежанием в учении, но той мудрости, что рождается лишь с годами, все равно будет недоставать.
А в случае с рабби Эльазаром бен Азарией «чудесное перевоплощение» кажется и тем более бесполезным. Талмуд рассказывает, что до того, как он стал во главе йешивы, действовало строгое правило: переступить порог дома учения имел право лишь тот ученик, «внутреннее содержание которого было под стать тому внешнему впечатлению, которое тот производил». Так если уж от учеников требовали абсолютной искренности и непритворной честности, что уж тут говорить о главе йешивы! Какое значение может иметь декорация с сединой, когда на деле он юн летами?
Да и вообще: к чему седая борода, когда всем тем мудрецам, что выбрали рабби Эльазара бен Азарию главой йешивы, ее отсутствие и вовсе не мешало? Не мешало это самому рабби, пока на этот недостаток не указала ему его жена. А ведь всем им было прекрасно известно о преимуществе почтенного возраста и о недопустимости приукрашивания истины.
Объяснение этой истории напрашивается само собой. Чудо с «восемнадцатью рядами седины» в точности подтвердило истинное положение вещей: несмотря на свой юный возраст, рабби Эльазар бен Азария действительно обладает достоинством «старца».
«Нет у тебя седины, — говорила ему жена, — тебе недостает той особой мудрости, что приходит лишь с годами!» И случилось чудо, которое показало всем то, что назначившие рабби мудрецы уже знали: эта особая мудрость у рабби Элазара действительно есть!
Да и сам рабби об этом знал. (Он видел, какое почетное место выделено для него среди всех учеников и т.д.) Однако будучи человеком скромным, он усомнился в этом, услышав слова жены.
Так как же все-таки он, юнец, мог обладать той особой мудростью, которая есть не что иное, как достояние лет? Ответ кроется в его знатном происхождении. Накопленная долгими годами мудрость его великих предков — настоящих «старцев» — перешла по наследству и ему.
Ответить можно и несколько иначе. Исходя из того, что достоинства ума отца передаются сыну, — как потому, что дети на генетическом уровне наследуют качества своих родителей, так и вследствие особых заслуг отца и его праведности — рабби Эльазар бен Азария обладал таким потенциалом мудрости, что развивая ее в себе, он сумел за самое короткое время достичь того, что другим дается лишь по прошествии долгих лет.
Отец и сыновья
Теперь понятно, ради чего подчеркивает РАШИ, что притчу с больным (и двумя врачами), показывающую, что Аарон был сильно «болен любовью» к Всевышнему, и если бы не столь резкое предупреждение он мог бы повторить судьбу своих сыновей, изрек в свое время не кто иной, как рабби Эльазар бен Азария.
Рабби Эльазар на своем собственном примере видел, что происхождение человека не только оказывает влияние на его характер, способности, качества души и пр., но и в силах помочь ему обрести мудрость. Достичь того, что, казалось бы, целиком зависит от собственных усилий человека, недаром же говорили мудрецы: «Если скажу я: не старался я, и все равно преуспел, — не верь мне!», а также: «Познание Торы тобой не наследуется».
На основе это он заключил, что так же обстоит дело и с чувством любви к Всевышнему, со стремлением человека приблизиться к Б-гу. Да, без собственных стараний и здесь ничего не получится, но все же и тут огромную роль играет духовное наследие предков, а проще говоря, семья, из которой человек происходит.
Поэтому рабби Эльазар бен Азария и полагал, что своей нестерпимой жаждой приблизиться к божественности — жаждой, которая привела их к полному отрыву души от тела — были обязаны Надав и Авиу своему отцу. Недаром, напоминая об их трагической смерти, называет их Тора «сыновьями Аарона». А значит, сам Аарон, их отец, был охвачен таким же пламенем любви к Всевышнему, как и они, а может быть, даже и большим.
Душой на Небесах
Любая история, рассказанная Торой, служит определенным уроком, имеющим отношение к жизни каждого еврея, где бы и когда бы он ни жил. Так же, несомненно, и в случае с той главой, которую изучаем сейчас мы, начинается которая со слов «после смерти двух сыновей Аарона».
Да, это правда, что поступок Надава и Авиу рассматривается, как правило, в отрицательном контексте; он учит нас тому, какой путь неверный. А неверным был их путь потому, что Всевышний «пожелал, чтобы было создана Ему, благословенному, обитель в низшем мире». А поэтому, стремление сыновей Аарона сорвать с себя оковы физического существования и вознестись в мир чистой духовности, каким бы благородным оно ни было, противоречило цели, определенной для человека в жизни. Человек призван служить Всевышнему в этом низком и грубом материальном мире, дабы своими усилиями облагородить его, превратить его, в конечном итоге, в «обитель» для божественности.
И все же… И все же при этом нужно помнить — «не по своей воле живешь ты». Не ты выбрал для себя такую задачу, ее предназначил для тебя Всевышний. Ты призван трудиться по исправлению физического мира, но сердце твое должно пылать желанием вознестись над ним, сорвать с себя оковы будничности и профанности и переступить порог небесной Святая Святых. А единственным препятствием к осуществлению этого заветного желания должно быть лишь то строгое предупреждение, что выражено Торой в начале нашей главы. Предупреждение, несущее в себе двойной смысл: будь как то пламя, что все время мерцает, не отрывайся от фитиля, но и не переставай устремляться ввысь. Не отрешайся от материального мира, работай в нем и улучшай его, но сердцем и душой будь выше его грубой ограниченности.
За рамками собственного «я»
В таком случае, однако, возникает серьезный вопрос. Во всем, что касается служения Всевышнему, от человека требуется, безусловно, предельная искренность, его действия должны отвечать чувствам и наоборот. А значит, когда Тора запрещает человеку «во всякое время входить в святилище», когда требует от него посвятить себя работе в этом мире, его подход к исполнению этой задачи не должен быть формальным, человек призван прочувствовать всю важность этой миссии и по-настоящему желать ее исполнения. Но ведь одновременно с этим Тора ждет от человека и пламенного стремления вырваться за рамки физической реальности, Тора указывает ему воспитывать в себе жажду полностью слиться со святостью!
Прикажи бы Тора напрочь забыть о «входе в Святая Святых», подавить в себе желание приблизиться к Б-гу, наш вопрос бы и вовсе не стоял. Еврей полностью предан Всевышнему, и если Всевышний повелевает «Не входи в святилище!», ему и не захочется этого делать. Но тут ведь ему говорят: напротив, такое желание — настоящее, искреннее — у тебя должно быть! Так как же такое возможно? Как могут ужиться в сердце человека два совершенно противоположных желания, искренних и истинных?
Отвечая на этот вопрос, и открывает Тора нашу главу со слов «И говорил Б-г, обращаясь к Моше». Сам человек, будучи существом ограниченным, совместить в себе два столь противоречивых стремления, да еще так, чтобы были они до конца искренними, действительно не способен. Однако когда начинает он жить чем-то более возвышенным, чем собственное «я», когда связывает он свою жизнь с Моше, т.е. с «Моше» своего времени, им руководит уже не личное желание, а желание Того, связующим звеном с которым и служит Моше — желание Всевышнего.
Всевышний же не ограничен ничем, и противоположности для Него не противоестественны. И если Он, благословенный, пожелал, чтобы в человеке уживались оба стремления, так это автоматически и становится. Если только сам человек готов поступиться своим «я», подчинить себя Моше своего времени и превратить, таким образом, вмещающее противоположности желание Всевышнего в свое собственное. По-настоящему свое, и по-настоящему искреннее.
