Когда рабби Шнеур-Залман вернулся после второго ареста в Петербурге (в 1801 г.) и поселился в Лядах, он создал новую систему распространения хасидизма. До этого лекции его были, как правило, очень сжатыми и их «биурим» (пояснения) также крайне краткими. Теперь же он начал читать более длинные лекции с объяснениями и дополнительными пояснениями. Он часто повторял одни и те же лекции с тремя или четырьмя «биурим» исключительно глубокого содержания.
Освобождение рабби Шнеур-Залмана после ареста 1801 года оказало более значительное благотворное влияние на хасидизм по сравнению с последствиями первоначального освобождения в 1798 году. Хотя первый арест повлек за собою заточение в крепость, а второй был не столь строгим, обвинения против ребе были все же на этот раз более тяжкими. Обвинения в 1798 году касались в основном самого ребе лично — он обвинялся в стремлении якобы стать царем израильским, в мобилизации людей и средств для этой цели, в бунтарских намерениях против царских властей и т.п. Обвинения же 1801 года касались в основном идеологии хасидизма.
В 1798 году ребе распорядился, чтобы в Петербург прибыли только ходатаи и их помощники. В 1801 году он разрешил всем хасидам посещать его, и делегации от многих общин прибывали, чтобы приветствовать ребе. За три недели до освобождения ребе из Тайного Совета в 1801 году хасиды знали уже, что они одержали решительную победу и что освобождение ребе обеспечено, оно задерживается только по формальным соображениям со стороны царского правительства и Сената.
Содержание в Тайном Совете было комфортабельным по сравнению с заключением в Петропавловской крепости в 1798 году. Арестный дом Тайного Совета был более удобным, чем обычная тюрьма и значительно менее тяжким, чем Петропавловская крепость. Особенно после того, как царское правительство признало ребе из ряда вон выходящей личностью, ему начали оказывать особый почет и ему разрешили иметь при себе нужные ему книги и доставлять ему соответствующую пищу.
Наконец, комендант тюрьмы объявил ребе, что вынесен приговор в пользу хасидизма, что он реабилитирован и ему разрешено продолжать обучать хасидизм без вмешательства со стороны властей. Однако до тех пор, пока царь и Сенат не подтвердят официально этот приговор, ребе должен оставаться еще в Тайном Совете. Поскольку же ребе фактически освобожден из-под ареста, охрана снимается и посетители получают беспрепятственный доступ к нему. Ему выделили помещение из четырех больших комнат во Внешнем Дворе, а когда прибудут нужные документы, он вернется домой.
Ребе тут же перешел в выделенные ему апартаменты и через несколько часов об этом стало известно его хасидам. Были посланы нарочные в Лиозно, где проживал ребе, и во все хасидские общины. Одна из комнат была выделена под молельню, принесли туда Свиток Торы и начали проводить там регулярные моления. До окончательного освобождения ребе жил там, как у себя в Лиозне.
Сохранились многие удивительные рассказы об этом последнем периоде пребывания ребе в Тайном Совете, но здесь не место приводить их, за исключением замечания о том, что радость ребе была безграничной. Он проводил каждый день некоторое время в большом зале, который мог вместить 300 человек, и беседовал с хасидами, которых очень удивил такой порядок. Некоторые хасиды знали ребе уже 25 лет и за все это время не было случая, чтобы он выделил столько времени на ежедневные беседы с хасидами. Помимо этого, содержание его бесед и рассказы его были поразительными.
Пребывание ребе в эти последние дни в Тайном Совете, его беседы и рассказы были проникнуты невероятным чувством счастья. Его радость не поддавалась описанию, ее можно было только прочувствовать. Имеется нечто, что бесстрастный разум не в состоянии охватить; что может быть только ощутимо чувствительным теплым сердцем. Цемах-Цедек обсуждая этот период со своим сыном рабби Шмуэлем, сказал, что поведение ребе тогда было похоже на «баал-токеа» после издания им звука шофара. По указаниям каббалы, «баал-токеа» после пользования шофаром возвращается на свое место и усаживается лицом к молящимся. Это обоюдное любовное рассматривание друг друга — «баал-токеа» и молящихся — символизирует любовь и единство, которое расстраивало козни противников милости Божьей, возбужденной шофаром. Шофар возбуждает и выражает покаяние Израиля, вызывающее явление Божьей милости. В небесном Судилище, где решается судьба человека, мольбам о милости противопоставляются настояния о проявлении строгости на суде.
«Мой дед, — сказал Цемах-Цедек своему сыну, — будучи в Тайном Совете испрашивал милость Божью для хасидов и хасидизма. Он один знал о большой опасности, нависшей над учениями Баал-Шем-Това и хасидизмом Хабад. Я хорошо помню оба раза, когда уводили моего деда в Петербург. В первый раз его увели в черной кибитке, предназначенной для уголовных преступников, в сопровождении вооруженной стражи. Во второй раз явились два офицера высокого ранга со своей свитой и сказали ребе, что они хотят поговорить с ним. Если он сейчас занят, сказали они, они могут подождать.
Перед встречей с этими офицерами ребе послал рабби Хаима Залманова, одного видного жителя Лиозно, свободно изъяснявшегося по-русски, чтобы сопровождать офицеров к месту предстоящей встречи. Офицеры провели около трех часов с ребе, а затем уехали. Через неделю рабби Шнеур-Залман отправился в Санк-Петербург, как он обещал офицерам.
Рабби Шнеур-Залман многократно рассказывал мне об опасности, грозившей хасидизму. „Первый арест был направлен — говорил мне дед — против меня лично, я не боялся, поскольку за 30 лет моей деятельности мне удалось обучить значительное число учеников, получивших большие знания в области хасидизма. Хотя мой сын, твой тесть (рабби Дов-Дер), был тогда еще весьма молод, я был уверен, что мои ученики поддержат его. Второе же обвинение было направлено в основном против самого учения хасидизма. Хотя изучение хасидизм не было запрещено во все время процесса и хотя твой тесть был тогда уже весьма энергичным и способным воспитателем молодежи, я все же сильно переживал, ибо оппозиция была очень сильной“».
Понятно поэтому, что оправдательный вердикт и реабилитация хасидизма доставили ребе большую радость. Хасиды могли теперь уже свободно посещать его в Тайном Совете, как они это делали в Лиозне. Рабби Шмуэль заметил однажды своему сыну рабби Шолом-Дов-Беру, что он читал записи рассказов ребе и его бесед с хасидами в Тайном Совете. К сожалению, все эти записи сгорели в 1856 г. в Любавичах, но он пересказал многое из этих записей своему сыну рабби Шолом-Дов-Беру.
Когда нужные документы прибыли наконец, было ребе разрешено оставить Тайный Совет, но в течение около трех месяцев он должен был оставаться еще в столице. Это огорчало ребе. Он знал, что имеется предложение властей заставить его остаться здесь на постоянное жительство. Было предложено оказывать ему финансовую помощь из государственной казны, чтобы он мог свободно продолжать свою общественную деятельность, но проживать он должен был в Петербурге.
С тех пор, как ребе были предоставлены в личное пользование апартаменты в Тайном Совете, в столицу прибыли многие хасиды. Когда он переезжал оттуда на свою частную квартиру в городе, его провожали сотни хасидов. Этот кортеж произвел в городе большое впечатление.
Один из высокопоставленных сановников, приближенный царя, князь Любомирский находился в это время в городе. Случилось так, что он сидел на балконе своего дома в то время как ребе проезжал в карете в сопровождении все увеличивающейся толпы. Князь заметил лицо ребе и оно его заинтриговало. Как сановник он был в курсе обвинения и всего судебного дела, но оно его мало интересовало. Теперь, когда он увидел почитание, оказанное руководителю хасидов, он пожелал встретиться с ним лично. Через несколько дней он попросил у ребе аудиенцию. Ребе назначил время для встречи.
Среди хасидов находились тогда в городе некоторые арендаторы земель Любомирского в Могилеве. Одним из них был Авраам Крулер, крупный арендатор и уважаемый друг князя. Авраам посетил князя и описал ему величие ребе и почет, который десятки тысяч хасидов оказывают ему. Он напомнил ему, что хасиды огорчены тем, что проживание ребе в Петербурге не даст им возможности часто посещать его, как они это делали, когда он жил в Лиозне. Попутно он заметил князю, что выбор местожительства ребе связан с экономическими выгодами для общины, среди которой он проживает. Помимо чести, которую проживание ребе в данной местности доставляет местным властям, жители этого городка (или местечка) экономически лучше обеспечены и способны без особых трудностей платить более высокие налоги. Авраам отозвался с большой похвалой о самом князе и заявил, что если он, князь, пожелает, то сможет убедить высшую власть разрешить ребе проживать в одном из городков или местечек самого князя.
Когда Любомирский посетил ребе, он ему сказал, что если он, ребе, согласится жить в Дубровне или в Лядах, (два городка, принадлежащие Любомирскому), то он получит разрешение оставить столицу навсегда. Рабби Шнеур-Залман выбрал Ляды. Любомирский приказал управляющему его имениями в Лядах построить дома для ребе и членов его семьи. Всем новым поселенцам в Лядах были предоставлены бесплатно строительные материалы для постройки домов и служебных помещений, и на Авраама Крулера была возложена обязанность следить за постройкой этих домов для ребе и его семьи.
Еще будучи в Петербурге, ребе разослал своих представителей во все хасидские общины, возложив на них обязанность усилить там изучение хасидизма и внедрять пути хасидизма, что и было энергично выполнено. Когда ребе отправился в путь из Петербурга в Ляды, в путь, который должен был занять две недели, его провожали тысячи его хасидов.
Имеются сведения, что в Ляды вступило вместе с ним пять тысяч человек.
Цемах-Цедек описывает годы проживания рабби Шнеур-Залмана в Лядах как непрерывную цепь радостей. Многие его ученики рассеялись по стране, чтобы распространять хасидизм и побуждать к проведению в жизнь путей хасидизма. Часто противостояли им представители митнагдим, всемерно пытавшиеся свести на нет влияние людей ребе. В Лядах ребе разрешил отдельным наиболее выдающимся ученикам делать интерпретации вопросов хасидизма по собственному своему разумению, что произвело на хасидов большое впечатление и возвысило их роль. Рабби Шнеур-Залман поручил своему сыну рабби Дов-Беру записывать его еженедельные лекции или беседы. Будучи изумительно искусным писцом, сын ребе успевал, как правило, закончить эту запись уже к вечеру в воскресенье, после чего сразу же снимались с этой записи копии в десятках экземпляров и рассылались во все хасидские общины. Все это служило подъему духа хасидов.